Мила отрицательно покачала головой.

— Угу, — промычал задумчиво Ромка. — Ты сказала, что видела Многолика в зеркалах?

Мила кивнула.

— Да, в зеркалах. Мое отражение оба раза исчезало, а на его месте появлялось лицо Многолика.

— И что он делал? — настойчиво продолжал расспрашивать Ромка.

— В смысле? — не поняла Мила.

— В прямом смысле! Когда ты его видела, что он делал?

— Ничего он не делал. Смотрел на меня из зеркала и презрительно усмехался. А что?

Ромка замялся, как будто не мог набраться смелости и сказать то, что было у него на уме. Но потом решительно посмотрел Миле в лицо и спросил:

— А ты уверена, что это были видения?

Мила с обидой посмотрела на Ромку и холодно ответила:

— Уверена. Та старуха, которая уже дважды встречала меня на безлюдных улицах, не была видением, а Многолик в зеркале — был. А если у тебя появилась привычка не верить мне на слово, то я начинаю сомневаться: стоит ли мне впредь рассказывать тебе о том, что со мной происходит.

С этими словами она резко дернула рычаг вниз и буквально влетела в Львиный зев. Не оглядываясь, она поспешно миновала прихожую и чуть ли не бегом рванула вверх по лестнице — в башню девочек.

Мила помирилась с Ромкой уже на следующий день, однако не надолго. Весь следующий месяц их отношения напоминали качели: стоило им заговорить на тему видений Милы, являвшейся ей старухи или Многолика, как после очередной пикировки следовала очередная ссора. Вскоре согласие между ними возобновлялось, но назавтра все начиналось сначала. Мила всегда шла мириться первой, хотя ей казалось, что ссоры всегда провоцировал Ромка: у него появилась какая-то нездоровая страсть перечить ей по любому поводу, чего раньше она за ним не замечала.

В декабре сильно похолодало. Первый снег пошел вечером первого декабря, а наутро, выйдя из своих домов, троллинбургцы увидели, что улицы города занесло снегом по щиколотку.

Погода словно бы отражала настроения, витающие в городе. Холод, снег и свинцовое небо окружали троллинбургцев снаружи, тогда как их страхи снедали их изнутри. Казалось, что на Троллинбург легла печать уныния.

Жители все чаще замечали друг за другом самые разнообразные приступы страха. Не миновала чаша сия ни Думгрот, ни Львиный зев.

Учителя оказались так же уязвимы перед кристаллом Фобоса, как и ученики. К примеру, профессор Лирохвост, как выяснилось, отчаянно боялся пауков и вообще любых насекомых. На один из уроков музыкальных инструментов студенты Белого рога принесли ему большую коробку каракуртов, которые должны были станцевать гопак под действием волшебной сопилки — очередного изобретения профессора Лирохвоста. Но случилось так, что каракуртам удалось выбраться из коробки, они разбежались по полу, и гопак танцевал сам профессор Лирохвост. Впрочем, смешно это было только поначалу. Когда учитель забрался на клавесин и заплакал, как ребенок, смех моментально смолк. Даже Ромка, который в открытую недолюбливал профессора музыкальных инструментов, в этот раз выглядел хмурым и с яростью заявил после урока, что не существует ничего более отвратительного, чем кристалл Фобоса, потому что учителя не должны плакать, как дети. Просто не должны — и точка.

Что касается самого Ромки, то ни Мила, ни Белка не замечали за ним никаких фобий. Наверное, Ромка просто-напросто вообще ничего не боялся, поэтому действие кристалла никак не могло себя проявить. Правда, Ромка против обыкновения часто бывал мрачным и хмурым, но Мила списывала это на воздействие той атмосферы, которая царила как на улицах Троллинбурга, так и в коридорах Думгрота.

Хуже было с Белкой. Она днями просиживала в библиотеке Думгрота, а в выходные почти не выходила из читального зала Львиного зева. Когда Мила с Ромкой пытались к ней подойти и предложить прогуляться вместе с ними в город, Белка, в лучшем случае, принималась бормотать извинения с нотками панической одержимости в голосе и продолжала зубрить наизусть целые параграфы из книг, а в худшем — просто их обоих не замечала. Словом, которое она повторяла в эти дни чаще всего, было «экзамены». Произносила она его каждый раз так, словно «экзамены» и «конец света» стали для нее синонимами.

Еще одним человеком, на чьи страдания Миле приходилось взирать с удручающей регулярностью, был Тимур. Друг Берти очень боялся зубной боли. Стоило кому-то в его присутствии произнести слово «зуб», неважно в каком контексте, как лицо Тимура принимало неприятный зеленый оттенок, он вскакивал и убегал, словно его сдувало ветром. Берти в такие моменты хватался за голову, тяжело вздыхал и устало плелся за приятелем.

У самого Берти страх был довольно забавным и почти не причинял ему неприятностей. Ему все время казалось, что еды вокруг стало катастрофически мало. Ел он как обычно, но при этом хмуро жаловался, что порции маленькие и кто-то на них все-таки экономит.

Были люди, чьи страхи не проявляли себя так сильно, как в случае с Тимуром, Белкой или профессором Лирохвостом. А у некоторых вообще никаких страхов не обнаруживалось. Однажды Фреди на вопрос Милы, нет ли у него каких-либо страхов, ответил, что страхи у него, разумеется, есть, но он слишком привык держать свои эмоции при себе и даже теперь, когда в городе кристалл Фобоса, не намерен отступать от этого правила. Мила подумала, что то же самое она могла бы сказать и о себе. Один лишь Ромка, да и то частично, знал о том, что ее самый главный страх — Многолик. Остальным же, наверное, казалось, что она входит в число тех счастливчиков, на которых кристалл Фобоса никак не действует.