— Я понимаю, — прибавила она вслух, — дело в заряде… У меня что, его очень мало?

— Нужен потенциометр, — показал Аник руками нечто величиной с кофейник, — без него не определить. Это сделает профессор.

При упоминании о Герце на Марсель упала тень, густая и холодная. Она старалась не думать о нем, и разговоры отвлекали ее, позволяли забыть о профессоре, но все время он был рядом — незримо и реально. Она вдохнула поглубже, ожидая, что от резкого вдоха внутри что-то скрипнет, станет ощутимой искусственная природа ее тела — нет, ничего, все ощущения знакомые. И остаточная боль в плече была хоть и ослабевшей, но настоящей. Никогда Марсель не чувствовала так здорово полное единство разума и тела; она мельком посмотрела на часы — и ничуть не расстроилась. Меняющиеся цифры были мертвыми и отсчитывали что-то далекое от нее. Часы показывали, сколько остается до встречи со Стиной, до свидания с Тьеном, но не до конца жизни.

Тень профессора побледнела, отступила, мирно и послушно вытянулась у ног.

— Надо прийти к нему вечером, пораньше, — напомнил Аник.

— А, конечно! — легкомысленно ответила Марсель. — Я знаю. Я приду… часов в семь, полвосьмого. Мы увидимся сегодня? Пожалуйста, приезжайте и вы, я хочу…

«Что я хочу? как это назвать? хочу видеть его рядом?..»

— …спросить кое о чем, но это долго, а сейчас мне надо в город. Я думаю сходить в церковь.

— Что ж — удачи! — Аник подал ей руку.

Голос его звучал обычно, но в словах Аника ей почудились тоска и боль.

*

— Ты завтракала, детка? — окликнула Ану-Марию Долорес из гостиной. — Если хочешь кушать, разогрей блинчики; они свежие, с мясом.

— Да, — сухо и безучастно ответила дочь вождя, разуваясь в прихожей. — Спасибо, Лола. Я поем.

Прочный мир квартиры заколебался позавчера, когда ворвались посланцы Повелителя Мертвых. Не к добру был их приход. Все начало постепенно разрушаться, изменился смысл самых простых, обыденных явлений; прохожие на улице, машины на дороге, телефон, входная дверь — все стало выглядеть иначе, подозрительно и угрожающе. Стал громче звук шагов, отчетливей дыхание, сильней удары сердца. Осязаемый облик предметов сделался призрачным, вещи превратились в оболочки без содержимого, и странно было ощущать прочность дверной ручки, шероховатость ткани на собственном теле и витающий в воздухе запах еды. Окружающая действительность потеряла значение, преобразилась в картонную декорацию, где разыгрывается трагедия. «За мной идут».

За мной идут. Все остальное несущественно.

Ана-Мария перемещалась в бесцветной пустоте, ясно слыша шаги за спиной.

Высокий смуглый человек в шляпе покинул поезд на конечной остановке, в Мунхите, — и потерялся, но взамен возник еще один субъект. Нырнув в подъезд, Ана-Мария взбежала по лестнице и осторожно поглядела из окна с площадки между этажами. На другой стороне улицы припарковался темно-зеленый «ситроен», судя по наклейке — взятый в прокат, фирмы «Эфер». Преследователь сел в машину, с другой стороны вышел тот, кто ехал с ней в трамвае № 7.

Пошел осматривать дом — нет ли черного хода.

Ана-Мария села на пол у стены и по привычке стала покусывать кончики своих смоляных волос.

Мыслей явилось много; все они были мелкие, пугливые, дрожащие.

«Надо звонить в полицию».

Охотников больше, чем трое, — втроем на людей не охотятся. Отвертятся ли они, когда ребята в лиловом козырнут и вежливо попросят документы? как пить дать. Они туристы. Вряд ли с оружием — в королевстве за этим следят строго. Зачем в Мунхите? чтоб осмотреть музей «Локомотивное депо», где старые паровозы и все такое. Или ищут давних знакомых, а те съехали. Ничего криминального.

Да, точно без стволов. Если б хотели убить — то улицы Мунхита в выходной малолюдны, а стрелять терминадос умеют неплохо. Обоймы не пожалеют, чтоб наверняка. Маноанский обычай велит принести заказчику голову убитого, но они на чужой земле — хватит и газеты с заметкой об убийстве.

«Хотят взять живьем», — возникла вторая жалкая догадка.

Утром. Если им известно, когда и куда она ходит. А им известно. Они даже не прячутся. Берут на страх. «Звони, не звони, крошка — ты уже на крючке, отслежена и вычислена».

«Взять „троупер“, выйти к машине — и уложить всех», храбрилась третья мысль.

И на всю жизнь в тюрьму. Та же могила, только заживо.

«Надо просить защиты у полиции», — вертелась первая из мыслей.

Ты не политический лидер, не писатель-эмигрант с известным именем, не беглый президент с украденной казной. Месяц, два, три будут стеречь, поселят в дом хмурую даму в штатском, а потом — «За отсутствием оснований постоянная охрана снята». Это в лучшем случае — если тебя поймут, поверят.

Затем Ана-Мария поднялась в квартиру. Мысли-мошки умерли и высохли, их унесло ветром.

«Бежать», — мысль-паук, мысль из темноты, тянущая паутиной к себе.

«Рассказать Лолите!» — билась в паутине муха.

На блинчики Ана-Мария насыпала слишком много перца. Горло запылало огненной трубой, в глазах защипало.

— Марсель не звонила?

— Вчера вечером. Она в норме, обещала позвонить. А я… — Долорес запнулась, поймав глазами фиолетовую розу в вазе.

— Что-нибудь нашла в библиотеке? — вопрос Ана-Мария задала механически, просто чтоб не молчать.