— Так… — Клейн взвесил в уме новые обстоятельства. — А набери-ка клинику.

— Кто эта сьорэ Дюбрейль? — спросила Марсель. Что бабушка Стина в клинике — понятно, она акушер, хотя кому-то может показаться странным, что она, перевалив за семьдесят и владея долей наследства, так стойко предана своей профессии; другая на ее месте доживала бы где-нибудь в респектабельном, престижном пансионе, вкушала бы, как говорится, покой или нежила старые кости на Багамских островах.

— Вроде компаньонки. — Клейн пошевелил пальцами на руле. — Подруга — можно так назвать. У них много общего.

— Алло! клиника? добрый день. Извините, что беспокою вас, мадемуазель. Я хотел бы поговорить со сьорэ Ларсен… не может подойти? …да, да, понимаю. Нет, моя жена у вас не рожает. Что передать?.. — Аник зажал трубку ладонью. — Там у них сложные роды; это надолго.

Клейн отрицательно покачал головой — нет, ничего передавать не надо.

— Может быть, мне позвонить позднее?., нет, дело не срочное. Хорошо. Спасибо. До свидания. — Аник положил трубку. — Советуют подождать до завтра.

Анику было жаль, что замысел развалился. Клейн, конечно, относился к идее отвезти Марсель в Хоннавер не то чтобы без энтузиазма, а вообще отрицательно, но Анику казалось надежней оставить Марсель у человека, посвященного в дела шефа. Он знал, что Герц и Стефани Ларсен — в девичестве Стефания Фальта — были любовниками, но их пути разошлись еще до его воплощения.

Герц и Стина не забыли друг друга — шеф получал от нее поздравления к праздникам и по случаю научных побед и наверняка отвечал, но они никогда не встречались. По крайней мере Аник, как телохранитель шефа, не был свидетелем их встреч; профессор далеко не всегда говорил, куда и зачем он едет, — черт знает, где он бывал.

Может, и к лучшему, что авантюра сорвалась… Шеф — не злой человек, но Аник предпочел бы разозлить Клейна, хоть Клейн во гневе и походил на боевую машину, но не профессора.

Лет двадцать тому назад Аник всерьез боялся, что Герц, рассердившись, после очередного цикла распорядится не заряжать его, а оставить в морозильной камере — до той ночи, когда Клейн погрузит заледеневший труп в багажник, отвезет на берег Шеера и сбросит в воду. Даже если найдут до того, как оттаешь, судебным врачам посчастливится увидеть процесс отсроченного развоплощения, только и всего.

Со временем страхи развеялись, но Герца раздражать не следует.

Итак, шеф сказал: «Отвезите, куда она пожелает».

А она захотела в Мунхит, к Долорес.

Логично, в общем-то. Она сильно сблизилась с эмигранткой, жила с ней одним домом и, наверное, меньше чувствовала ту неполноту, от которой так страдают дети в разделенных семьях…

«Запрета везти ее в Хоннавер не было… но, Аник, ты слишком широко размечтался. Здесь дело личное, возможно очень личное, а трогать личные дела шефа — опасно. Он же не встревает в НАШИ личные дела — он знает, что мы сохраним общий секрет, несмотря ни на какую, даже самую сильную любовь. Ведь сильней всего — желание жить… Тем более, — думал Аник, глядя на гладкую щеку Марсель и кончик ее носа, выступающие из-за окантовки шлема, — кто ей Стина? Двоюродная бабушка, виденная в детстве… И хорошо, что Стина застряла в клинике. А то, глядишь, и пробежала б между нами вроде черной кошки. Вот положа руку на сердце, Аник, скажи — ты что, был бы рад переругаться с Клейном? Нет. Где еще ты найдешь друга — как он говорит — „по гроб жизни“? Нигде. Стал бы он защищать тебя перед шефом? Да, стал бы. Смерти мы боимся врозь, каждый сам по себе, а стоя рядом, вместе — уже не так страшно».

Марсель никак не могла отделаться от мысли о деньгах. Вот же напасть эти деньги! и что они пришли на ум? и надо было Анику в недобрую минуту заговорить о Гольдарте! как нарочно, чтобы она вспомнила свои давние — почему давние? — планы на будущее…

«Все, все, все, — как забивая гвозди, твердила себе Марсель. — Я не наследница. Я просто живой человек. Буду жить. Не пропаду без денег. Голова есть, руки есть — что еще надо? У меня все впереди. Я жива — и это прекрасно! Я подойду к кому угодно и скажу ему: „Привет!“ и мне ответят: „Привет!“ Вот возьму и поеду „Под башню“ пить пиво… разумеется безалкогольное; мне нечем доказать, что я совершеннолетняя. И никто от меня не шарахнется, не открестится… Все, решено».

Но тоскливые, тревожные мысли набегали сами собой, как волна за волной: «Ответь же мне, правды не пряча — кто я в мире и что я в нем значу?»… Без денег, без документов, словно сбежала из дома… Куда меня везут мои новые друзья? Мы слишком быстро сошлись, смеемся, шутим, а что дальше, что?!. Что за жизнь ждет меня впереди, и смогу ли я жить так, как прежде?.. Незримая стена отделяет меня от всех — родных, близких, старых друзей, любимых мест… И эта стена — смерть!.. «Пути живых и мертвых различны…»

— Ладно, — сказала она, — если бабушки Стины нет дома, мы, может, вернемся в Дьенн? а на обратном пути захватим ваш выигрыш. И на море посмотреть успеем, и пообедаем в Кольберке.

— Да будет так, — коротко кивнул Клейн. — Это ваша воля, а мы, как в сказке, слушаем и повинуемся.

— Вы лучше просто согласитесь.

— Мы согласны, — сказал Аник.

Шоссе понемногу отклонилось влево, огибая Дир-Лундэйс; до Кольберка оставалось всего каких-то семьдесят километров.

От смерти Марсель отделяли шестьдесят часов с минутами, но она не знала об этом.