Она уже слышала однажды про быстро сохнущую кровь, исчезающую кровь.

*

Десять лет тому назад.

По ту сторону океана. Почти на краю света.

Департамент Чикуаман, район Рио-Амарго.

Деревня Монтеассоно.

То, что здесь происходит, поздней будет названо «Резней в Монтеассоно», и Ана-Мария, повзрослев, отметит родную деревню на карте крестом с траурной датой.

Но Монтеассоно так далеко от столицы, от центра департамента, от редакций газет, от радиостанций и телестудий, что случившееся здесь станет известно миру лишь через пару недель.

Впрочем, одна радиостанция в этот день работает. Радист передает приказ полковника Оливейра.

«Дон Антонио приказал — залить этот муравейник огнем. Смотрите, чтобы никто не удрал».

«Где вертолеты?!. Мне не хватает людей оцепить деревню! — злится командир терминадос, — индейцы просачиваются через цепь! поторопи вертушки, пусть прочешут все кругом!»

«Они заблудились над лесом».

«Идиоты! что они, сверху дыма не видят?!»

В деревне продолжается автоматная стрельба. Воплей уже не слышно. Люди дона Антонио работают умело, уверенно, не суетясь. Делается это так: ногой выбиваешь дверь, прошиваешь очередью все живое и те места, где можно спрятаться, для гарантии можно еще бросить гранату. Следом шагают двое с ранцевыми огнеметами, метят хижины шипящими струями пламени, оставляя за собой треск пожара. Последним, приплясывая, идет отрядный полудурок Чико — он обеими руками придерживает на голове «шарп», как индианка — корзину с бельем; из динамиков рвется «Кисс ми гудбай» в исполнении Челентано. Чико блаженно жмурится от бьющей в голову музыки, он счастлив.

«Эй, смотри, убегает!»

С пояса, не целясь, стрелок бьет по мечущейся фигурке.

«Эх, мимо…»

«Маз-зила», — широко улыбается огнеметчик и достает мальчонку струей; он не видит, как из окна, завешенного циновкой, выдвигается ствол дробовика.

«Мануэль, сзади!» — визжит Чико.

Поздно — ранец лопается, огнеметчика охватывает пламя.

«Командир, Мануэль сгорел».

«Как?!»

«Ему попали в ранец. Один скот там прятался с ружьем…»

«А, ч-черт… Бегите вдоль по ручью и трое — туда. Ищите, они не могли далеко уйти. И смотрите за небом — как прилетят вертушки, все назад, а то и вас выкосят».

С опозданием, но вертолеты являются — два маленьких «ОН-6 Кейюз», похожие на яйца с хвостиками; они каруселью кружат над Монтеассоно, осматриваются, потом расходятся в стороны, делают круги все шире и шире; они чуть вздергивают кверху хвостики, принюхиваясь, время от времени прощупывая пулеметами подозрительные кусты и заросшие канавы — «Ага! вот один, выскочил, побежал и — эх, как его подсекло!..»

Кое-кому из жителей Монтеассоно удается спастись.

Они уходят лесом. Добрый лес всегда выручал своих детей, своих бокаро. Вот и сегодня он укрыл их зеленым крылом от стрекочущих, плюющихся свинцом небесных хищников.

День, ночь, день, ночь, день и ночь идут уцелевшие бокаро. Погоня — хоть и опытная в таких делах — теряет след.

Наконец они приходят в деревню шонко. Шонко — это свои, тоже алуче.

Падре в деревне — тоже шонко. Он понимает, он все понимает, но — как быть? Да, надо бы сообщить властям, но власти далеко, а полковник Оливейра близко. И власти благосклонны к дону Антонио; он очень богатый человек, стоит ему захотеть…

«Я боюсь, — говорит падре, когда пятеро последних мужчин-бокаро сходятся к нему вечером. — Сила на стороне дона Антонио. Не надо надеяться на власти, они не помогут. Никто за нас не заступится. Бог сохранил вам жизнь — не отвергайте его щедрот, живите; жаловаться на дона Антонио — это гибель. Радуйтесь, что он не знает о вашем спасении».

«Я не могу радоваться, падре. Они всех убили. Из моих осталась одна Ана-Мария».

«Пусть она послужит тебе утешением».

«Я утешусь, когда убью дона Антонио».

«Ты погибнешь, сын мой».

«Я не один».

«Нас много, падре, — распаляясь, мужчины говорят наперебой. — Разве одних нас согнали с земли? сколько можно терпеть? Если и дальше так будет, нам не останется места даже для могилы! Не жаловаться надо, а защищаться».

«Вы хотите начать войну?»

«Она уже началась в Монтеассоно. И не мы ее начали».

«Одумайтесь. Вас всех перебьют».

«Пусть сначала найдут».

«У дона Антонио много людей, и у всех — скорострельные винтовки, автоматы. А что у вас? чем вы станете драться?»

«У Хуана винчестер. У меня охотничье ружье, и патроны есть. Еще были ружья, в деревне остались. Ножи есть и мачете».

«Это так мало, что можно считать — вы безоружны».

«Если даже терминадос заговоренные, их можно душить голыми руками. Еще не родился человек, которого нельзя задушить».

«Немногие пойдут за вами. Теперь алуче не те, что — прежде».

«Нас будет столько, сколько алуче осталось без земли и крова».

«Тогда власти пришлют сюда солдат из Пуэрто-Регада».

«Этим солдатам в лесу грош цена. Они с партизанами который год не могут сладить. И наконец, наша это земля или нет? Мы всегда здесь жили. Почему мы должны отдать свою землю? почему нас убивают, если мы не отдаем то, что у нас есть? А если мы говорим властям: „Нас ограбили, обобрали; пожалуйста, накажите грабителей, верните нам землю“ — нас не слышат и опять гонят, опять убивают».