Журба посмотрел, подумал.

— А перелететь линию железной дороги нельзя? Вот эту, Джанкой-Феодосия.

Каминский, усмехнувшись, тут же и ответил:

— А что? Если взять с собой достаточно бензина… — Все опять склонились над картой. — Вот, смотрите. Через Шубино пойдем по прямой к предгорью, к немецкой колонии Цюрихталь. Здесь в треугольнике Цюрихталь-Будановка-Малый Бурундук, конечно, найду клочок земли для посадки. Тут от Шубино по прямой верст шестьдесят. Устроит?

Журба кивнул.

— Значит, так, — подытожил Ласкин. — Делай прокладку на Цюрихталь. И готовь с мотористом аэроплан. Вылет на рассвете.

Каминский вышел. Поднялся было и Ласкин.

— Ты погоди, Александр Афанасьевич, — остановил его Васильев. — Как хочешь, но не дает мне покоя одна мыслишка…

— Ну, выкладывай, — устало сказал Ласкин.

Впечатление было такое, будто предстоящий разговор он знал наперед, считал его неинтересным и ненужным.

— Вот, думаю я, может, все же Стаховича лучше послать?

— Эх, и упрям ты, товарищ Васильев, — досада прорвалась в голосе Ласкина. — Я говорил уже… Стахович только-только из мотористов переучился, опыта еще нет никакого. Ты пойми, тут одного пролетарского происхождения мало, летное мастерство нужно. Тем более, что ситуация необычная. Мои летчики летают в Крым на разведку или бомбы сбросить. С посадкой туда никто не летал… А после вынужденных — никто еще не возвращался.

— Вынужденных!.. — злая хрипотца перехватила голос особиста. — Истратьев без всякого вынуждения у врангелевцев сел, доставил им почти новый «хэвиленд».

— Да, было такое, — подтвердил Ласкин, повернувшись к Николаю. — Среди многих, кто к нам по-настоящему прикипел, затесалась одна сволочь. — И, обращаясь уже к Васильеву, продолжал: — Ты этот случай помнишь, мы — тоже. Но и другого не забываем. Того, как бывших офицеров Свиридова и Петрова белые захватили и как изрезали их, измучили, а они слова не сказали! И как бывший поручик Миша Хвалынский раненый, па одном честном слове до аэродрома дотянул, данные разведки доставил. И как тот же Камин-ский бой с двумя «хэвилендами» вел, мало разве? Он делом свою преданность доказал, и я его на это задание без колебаний определил, понял? И вы это должны знать, — Ласкин опять повернулся к Журбе. — Вам лететь. Решайте.

— Решено уже, — негромко сказал Журба. — Мне Каминский понравился. Я ему поверил. И хватит разговоров на эту тему.

… Рассвет был тихий и теплый. Свежескошенная луговая трава пахла чабрецом — печаль, как всегда, была в этом запахе.

Журба забрался в «ньюпор», на сиденье за спину Каминского. Застегивая на нем привязные ремни, Лас-кин говорил:

— Ни в коем случае не расстегивайтесь. Небо — тоже стихия, бывает, не только пассажира — летчика из кабины выбрасывает…

Каминский занял свое место, посмотрел в чистое, без единого облачка небо, улыбнулся Журбе:

— Погода сегодня за нас. Готовы, товарищ Жур-ба? — и поднял руку. Моторист провернул винт. — Контакт! — Каминский, потянув сектор газа, крикнул: — От винта!

Мотор взревел, и аэроплан, подпрыгивая на неровном лугу, побежал все быстрее и быстрей. Потом Журба ощутил несколько толчков и тут же пустоту вокруг себя — такого он никогда еще не испытывал. Невольно ухватился за ручки сиденья, посмотрел вниз. Стремительно отдалялись и маленькие фигуры, и луг, и хуторок возле него.

Ревел мотор, крылья «ньюпора» упруго вздрагивали под порывистым напором ветра, а земля внизу становилась все ровней, спокойней, неразличимей.

Одет Журба был тепло — в плотную брезентовую куртку поверх пиджака, однако прохватывало холодком, всего сковывало странным онемением.

Обернулся Каминский, что-то спросил, слов Журба не разобрал, но понял — интересуется самочувствием.

Поднял руку — успокаивающе помахал.

… Казалось, это длилось бесконечно: грохот мотора, свист ветра в расчалках.

Опять обернулся Каминский, по слогам прокричал:

— Си-ваш!

Журба услышал. Перегнулся через борт. Внизу взблескивала на солнце совершенно недвижная гладь с рваными зигзагами по краям, будто приложили к земле причудливо вырезанную аппликацию.

Несколько раз аэроплан проваливался в воздушные ямы, и Журбу словно приподнимало над сиденьем, ноги теряли опору, голова кружилась…

Каминский, теперь молча, показал рукой вперед. Журба глянул с надеждой: внизу земля с крошечными кубиками-домишками, проблески озер, чистая зелень равнин. Впереди, на горизонте, сквозь марево стали различаться горы.