Быстро столковались о цене за комнату, и Терентий Васильевич, поколебавшись, все же предупредил Журбу:

— Тут вот оно какая оказия: внучка моя — сирота. Ты хоч и серьезен на вид, да парень молодой, с девкой под одной крышей жить будешь, так чтобы без баловства какого — не потерплю. Предупредить должон, извиняй, если что не так.

Журба тут же и забыл о предупреждении — не до того ему было. Впереди неопределенность. Что с Пет-ровичем? Когда он даст о себе знать? Когда?..

В домике Дерюгиных на Фонтанной стояла глухая, плотная тишина — ни шороха, ни звука — обычно так бывает в покинутом людьми жилище.

Но Вера была дома. За окнами быстро густели сумерки, и в комнатах стало совсем темно. Надо было зажечь лампу, но не хотелось вставать с дивана, что-то делать, вообще двигаться. Вялость и безразличие ко всему сковали Веру после смерти отца, даже самое необходимое делала она через силу, ей тягостно было кого-то видеть, с кем-то говорить. Часами могла она сидеть неподвижно. И мыслей не было. Холодная пустота вокруг…

А ведь совсем недавно, уже после поездки в Джанкой, после всего там пережитого, в ней то и дело вспыхивала и подолгу не гасла ее обычная потребность действовать. То она намеревалась опять ехать в Джанкой- известие о том, что Коля здоров, полученное через Лизу, успокоило ненадолго, она хотела сама повидать брата; то вдруг яростно твердила себе: слащевцы — не люди, нет, они хуже зверей, надо делать что-то, истреблять их, как заразу.

И вдруг ошеломляющий удар — смерть отца…

Хлопнула входная дверь, в соседней комнате раздались шаги.

— Вера, ты дома, Вера? — услышала она Митин голос.

«Митя пришел», — равнодушно подумала она и даже не шевельнулась.

— Ты здесь, Вера? Что же ты сидишь в темноте? — Митя нашел лампу, зажег ее. Подошел, сел возле Веры. — Ну как ты тут?

— Собираюсь в Севастополь, — тихо ответила Вера, — Надо же ехать. Дед ждет.

— Да, конечно, — Митя помолчал, потом спросил: — Ты хоть ела сегодня? Уходил — ты сидела на этом диване. Пришел — опять сидишь…

— Я ела. К папе на кладбище ходила…

— Ах, Вера, — в голосе Мити прорвалось волнение. — Не могу я тебя видеть такой!.. Я понимаю, горе. Но жизнь продолжается, надо жить, Вера, жить!

Она молчала, опустив голову.

Митя встал, подошел к окну, постоял там, потом вернулся и снова сел рядом.

— Слушай меня внимательно, Вера, — решительно заговорил Митя. — Я должен сказать тебе очень важное… Ты все говорила, что вот Слащев выносит приговоры, а мы не можем. Это не так, Вера, Слащев тоже приговорен. Приговорен к смерти нашей группой. Он уже давно приговорен, — продолжал Митя, — только, понимаешь, я не имел права тебе сказать…

Он говорил отрывисто и как бы заново переживал недавние события:

— Позавчера был получен сигнал: поезд Слащева готовится к отправлению. О времени следования поезда через Симферополь и Бахчисарай мы знали с точностью до минуты! Помчались в Бахчисарай. В пяти верстах от станции в бетонную водосливную трубу, ведущую под полотно, заложили взрывчатку, протянули бикфордов шнур и стали ждать. Но прошло расчетное время, а поезд не появлялся… Потом увидели казачий разъезд. Еле удалось уйти. Уже в Симферополе узнали, что в депо побывали контрразведчики. Несколько человек арестовано. Выходит, Слащева предупредили о покушении? Ничего, все равно, он свое получит!

Вера слушала, боясь пропустить хоть слово.

— Но я же не знала! — воскликнула она, когда Митя кончил. И сама удивилась: голос был не тусклый и безразличный, а прежний — звучный, звонкий. — Спасибо тебе, что рассказал! — она крепко сжала Митину руку. — Ты настоящий друг, Митя! Ты… Ты мой самый, самый первый друг, — горячо сказала Вера и осеклась…

Митя опустил голову, а когда поднял глаза, по выражению их, по взволнованному побледневшему лицу Вера поняла: сейчас он скажет то, что долго таил от нее. Таил, да. Но она-то догадывалась. Давно догадывалась…

Митя Афонин стал бывать в их доме несколько лет назад. Вначале Вера не выделяла его среди товарищей брата. Они приходили гурьбой, запирались в Колиной комнате, и допоздна не умолкали там молодые, спорящие голоса. Часто и надолго уходил к ним отец.

Когда Вера стала старше, раскрылась и перед ней эта уже взрослая, увлекательная, немного таинственная жизнь — она стала первой девушкой в кружке политического самообразования гимназистов, которым руководил ее отец.

Как-то ей поручили написать реферат по «Историческим письмам» Лаврова. Она прочитала реферат на кружке, Митя стал ей возражать, и в тоне его она почувствовала вежливую снисходительность старшего. Она разозлилась, раззадорилась и, как выразился Коля, положила Митю на обе лопатки.