— Джон, принадлежали вы когда-нибудь к этой школе? — спросил коварно Маркс.

— Жалею, что не принадлежал, — честно ответил Джон.

Миссис Сэвернейк покачала головой.

— Избирателям мечтатели не нужны! Вообразите себе физиономию этого джентльмена в клетчатом пальто, который так сурово обошелся с вами сегодня вечером, если бы он узнал, что вы намерены предаваться мечтам в парламенте!

Джон присоединился к его смеху.

— Нет, — сказал он, — хоть я и занят политикой, мне нравится ваша теория о мечтах и иллюзиях.

— Ну, тогда вы не совсем безнадежны, Теннент, — подхватил Маркс.

— Ага! И это говорит тот, кто обозвал меня еретичкой! — весело глянула на него миссис Сэвернейк.

После ужина перешли в будуар и расположились вокруг камина, как в тот вечер, когда Чип, Джон и Туанета приезжали сюда в первый раз. Сквозь абажур единственной горевшей лампы лился опаловый полусвет.

— Вы создаете вокруг себя атмосферу мира и покоя, Виола, — промолвил вдруг Маркс. — Или это старый дом так настраивает?

— Принимаю ваш двусмысленный комплимент, потому что вы, я уверена, сделали его от души. Но мне не очень приятно, что я кажусь другим такой «спокойной». Это напоминает о старости. От таких слов я чувствую сразу лишний десяток лет на плечах.

— Некоторые женщины никогда не стареют, вы — из таких неувядаемых, — заметил Маркс.

— Увы! Есть на свете горничные, парикмахеры, портнихи — от них узнаешь правду!

— Ну, они не в счет. Для женщины должно быть важно свидетельство одного лишь человека: того, кто ее любит.

— О, вы можете убедить кого угодно и в чем угодно. Если у меня когда-нибудь будет тяжба, вы будете моим адвокатом, не правда ли, Леопольд?

— Ну вот, заговорили о тяжбах и вернули меня на землю! — сказал Маркс, поднимаясь. За ним встали остальные.

Холод ночи, казалось, совсем прогнал мечтательное возбуждение Джона. Он вспомнил, что завтра — весь день будут митинги. Это «завтра» надвигалось как-то угрожающе. Вечером приедет Кэро…

«Ну, уж в этом-то нет ничего угрожающего, — сказал он себе сардонически. — Просто я устал и выдохся сегодня».

Он словно уличил себя в какой-то нелояльности и спешил оправдаться перед самим собой.

Заставил себя думать о Кэролайн. Вдруг нетерпеливо захотелось, чтобы она была с ним, чтобы свадьба была уже позади и они уехали к себе в свой собственный дом.

Джон вдруг почувствовал себя брошенным, в изгнании. Вспомнились неожиданно ярко минуты, когда Кэро бывала нежна к нему.

Он лежал в темноте и вспоминал, вспоминал. Но откуда это чувство одиночества? Кэролайн любит его, принадлежит ему.

Если завтра он и потерпит фиаско — она будет с ним, посмеется весело, поможет отнестись к этому легко, возьмет крепко его руки в свои, когда они останутся одни.

Ему вдруг пришло на ум, что это миссис Сэвернейк, ее уютный дом, ее милое гостеприимство разбудили в нем тоскливую неудовлетворенность. Но Кэро создаст для него такой же уютный очаг, все будет хорошо.

Его разбудил шум дождя. Какая досада, что погода испортилась! Хмурое небо, тающий снег, холодные потоки дождя. Кэро не особенно приятно будет очутиться в Броксборо в такую погоду! Она не выносила дождя и всегда твердила, что он будит в ней отвращение к жизни.

— Мог бы подождать один денек! — сердито подумал Джон о дожде. Надо было идти завтракать и волей-неволей начинать день.

Даже безоблачная веселость Туанеты немного потускнела под влиянием погоды.

— Мне кажется, что я вся внутри отсырела, — заявила она, пытаясь вызвать у Джона улыбку.

Чип сказал весело:

— Зато дождь помешает Дерэмовым парням прийти сегодня на собрание! Слишком далеко им шлепать по трехдюймовому слою грязи.

Он говорил о митинге в Чизли, где Джону предстояло выступать днем.

Председателем этого собрания был «красный либерал», тепло одобрявший Джона. Джон во время речи встряхнулся, повеселел. Он говорил хорошо и ушел с сознанием, что подвинул свое дело. Мимо него промчался один из автомобилей «аббатства», весь убранный голубыми лентами. Через минуту подкатил и Чип. Его набитый людьми автомобиль так и пылал пунцовыми и густо-малиновыми тонами флажков и лент. Это были цвета Джона. Люди в автомобиле прокричали «ура», когда Джон помахал им. Усталость как рукой сняло, знакомое возбуждение начало охватывать его.