Она вдохнула ржаной аромат и вспомнилось, что сегодня — 23 января. Потому и благоухало печеным и снилось удивительное. Будто на большом столе в комнате лежит красавец великан, фамильный савичевский крендель с изюмом. Мама испекла его к дню рождения. Все уже собрались, столпились вокруг стола с кренделем, у мамы в руке и нож наготове, но нет разрешения. На это почему-то требуется специальное разрешение.

«Угощайтесь, — радушно приглашает Таня. — Это же мой праздник». А мама говорит: «Ждем извещения Андреенко».

Запах кренделя объяснился просто: на печурке подсушивались ломтики хлеба. Вкуснее и не так быстро съедается.

Сон растолковала Нина. Она пришла за кое-какими вещами и заодно сестренку поздравить, угостить настоящим кусочком мяса из заводской столовой.

— Тут и разгадывать нечего, — уверенно сказала Нина. — Вот-вот Андреенко опять что-нибудь подкинет. А то хлебца прибавит.

В крупу или сахар в счет месячных норм поверить можно было, в прибавку же хлеба…

— Это уже из области фантастики, — вздохнул дядя Леша. — В газете и намека нет, предпосылок не видно.

— Разве такие вещи раскрывают в газетах? — заспорила Нина. — Вы тут сидите и ничего не знаете. Сейчас на Дороге жизни движение, как на Невском до войны. Двустороннее. Сюда — продукты, боевые припасы. Туда — грузы оборонного значения и люди. Эвакуация же возобновилась.

И вот на следующий же день — вторая прибавка хлеба!

Верующая старушка воскликнула дрожащим ликующим голосом:

— Это же Христово воскресенье! Иннокентий Петрович, он дотянул, выжил, про…

Нет, не пробулькал. Проворковал, как голубь за окном.

Раньше, когда в городе еще летали птицы, на ящик-холодильник, что сейчас без пользы висел за кухонным окном, часто садились дикие голуби.

— Какое воскресенье, бабушка, — проворковал Иннокентий Петрович, — суббота, двадцать четвертое января.

Покинув булочную, Таня встретила Борьку Воронца. С ним, конечно же, был Коля Маленький. На этот раз они не стали спрашивать, слышала ли Таня радио.

— Здорово, а! — сказал Борька. — На целых пятьдесят граммов больше!

— А служащим даже на сто, — уточнил Коля. — Был бы я служащим…

— И не пустили бы в детскую столовую, — осадил Борька.

Девятнадцатого числа вышло постановление открыть столовые для школьников, ребят от восьми до двенадцати лет. Борьке еще прошлым летом исполнилось двенадцать, а Колин день рождения впереди, в мае.

— Тебе двенадцать уже стукнуло? — спросил Борька.

Таня кивнула:

— Вчера.

— Ух ты, поздравляю, — Борька протянул руку в рукавице, мороз очень уж сильный. — Теперь, значит, и ты уже взрослая, иждевенка.

— Иждивенка, — поправила Таня.

По меркам блокадного города в семье Савичевых детей не стало.

— Ничего, — успокоил Борька, — хлеба нам все равно столько же дают, а если детям кое-что и больше перепадет, так они же наше будущее.

И он дружески толкнул плечом Колю Маленького.

— Арктический холод, — дядя Леша никак не мог согреться. — Сорок градусов, представляете?

— И ты в такой морозище за газеткой пошел, — укоризненно сказала мама.

— Не один я. На проспекте ни души, а у киоска — очередь. И — впустую. Так и не подвезли.

— Зря вымораживались.

— Не могу я без прессы. И радио не работает, полная неясность.

— Может быть, Андреенко опять что-нибудь дал? — включилась в разговор Таня.

— Дал — получим, — резонно ответила мама. Голос у нее усталый, без тепла и улыбки. — Факт.

— Мария, — помолчав, спросил дядя Леша. — Не передумала?

Мама через плечо выразительно глянула на Таню и перешла на утайный язык, но все равно легко было догадаться, о ком и о чем речь. Опять об эвакуации.

— Как же мы оставим ее? Лека и Нина неделями дома не появляются, воды подать некому будет.

— А мы с Васей — не в счет?

— Спасибо, что сами себя обихаживаете.

— Ладно, — временно отступил дядя, — вернемся к данному вопросу в другой раз. Потом, после.

Мама по-своему истолковала последние слова.

— Как же я могу о таком наперед думать? Леша?!

Таня слезла с сундука и зажгла переносную, с подставкой, коптилку.

— Ты куда, доча?