– Эй, сбитенщик, – крикнул Петр, – угости, озяб я!

Выпил сбитня горячего – еще час простоял. Покрылась инеем лошадь под царем. Дышала шумно и парно.

От прорубей тоже несло паром, там пели: «Во Иордане крещающуюся тебе, господи, тройческое явися поклонение…» Там, над кругом черной воды, качался на ленточках голубь, из дерева вырезанный, – символ «духа божия». Феофан Прокопович, в роскошных ризах, трижды опускал крест в прорубь. Освящал на целый год всю Москву-реку. И шел народ с горы, неся иконы.

По освящении полезли все в воду. Прямиком, руки сложив по-солдатски, залетали в прорубь купцы первой гильдии, за ними – второгильдейские сыпали. Мужики шлепались в глубь ледяную. И выскакивали обратно – с глазами выпученными. Синие и без дыхания. Бежали голые бабы по снегу, с визгом взметали брызги…

Так прошло четыре часа. Сняли наконец царя с лошади, уложили в сани, запахнули шубами, крикнули кучерам:

– Гони скорее!..

Под вечер был зван на царскую половину князь Иван.

– Голова болит, – сказал Петр. – Да и знобко мне.

– Может, сразу Блументроста позвать?

– Перемогусь…

Постоял царь, зажмурясь. Потом крикнул:

– Ой, держи меня, Ваня! – и бросился к Долгорукому.

Его било, трясло. Дышал с трудом. Дыхание влажно…

Во дворец Лефортова срочно прибыл архиятер Лаврентий Блументрост, врач очень опытный. Но царя уже осматривал Николас Бидлоо – врач Долгоруких, и начались интриги – не хуже боярских:

– Я прибыл первым. Мой декокт уже готов.

– Выплесните его собакам, – отвечал Блументрост…

Бидлоо звали на Москве проще – Быдло, и лечиться у него избегали. Грешил он по ночам «трупоразодранием», людей резал и научно кусками по банкам раскладывал (за это его боялись и не жаловали). А Блументросты уже век на Москве жили; коли кто из Блументростов рецепт прописал, так его из рода в род, от деда к внуку передавали, как святыню. И такой славе Блументроста Бидлоо – Быдло – сильно завидовал.

Сейчас его от царя прогоняли, и он заявил при всех:

– На руках великого Блументроста за три года умерло три человека: Петр Великий, Екатерина Первая и царевна Наталья… Не слишком ли много славы для одного Блументроста?

А царь пил сиропы, метался, рвало его желчью.

– Вот здесь… больно, – сказал Петр под утро.

– Где, ваше величество? – склонился над ним Блументрост.

– Вот тут… в самом крестце!

Блументрост, глядя в пол, вышел к Остерману:

– Первый бюллетень таков: у царя – оспа.

– Вы отвечаете своей головой, – напомнил Остерман.

– Я не ошибся: боль в крестце – верный признак… Оспа!

С грохотом упал стул, это вскочил Алексей Долгорукий:

– А мой Быдло не так сказал… Чего уж там умничать? Скорей венчать царя надо на дочке моей. От венца-то его и полегчит!

Остерман быстро закрыл лицо козырьком. Начинались конъюнктуры. На этот раз – самые опасные…

А возки все плыли среди сугробов – ехали дворяне пировать на свадьбе царя. Теснились по домам, спали на лавках, стелили им хозяева уже на полу. Из дальних губерний и провинций, из-за лесов дремучих, шагали на Москву солдаты: стягивались войска – чтобы стоять на парадах и «виваты» кричать. Москва сделалась ковшом, – не тронь ее, а то переплеснет…

Высились над улицами арки – триумфальные, пышные. Под ними проезжали герольды-скороходы и читали народу бюллетени: «Оспа у его императорского величества выступила обильно и здорово». Это правда: оспины уже стали вызревать. Опасность вроде миновала, и караул вошел во дворец с барабанным боем и флейтами, как обычно. До свадьбы царя оставалось всего четыре дня.

Пятнадцатого января Блументрост разогнул усталую спину:

– Его величество уснул… Велите закрыть улицы!

Быстро задвинули улицы рогатками, передавили в усердии всех собак, какие попались, чтобы не вздумали лаять. Тихо, Москва! – его величество спит… Замер Лефортовский дворец. Белели в сумерках громадные печи в изразцах голландских. Хаживал здесь когда-то веселый «дебошан» Лефорт, пировал здесь молодой Петр Первый, а теперь лежит его внук, с лицом под страшной коростой… Лежит. Тихо.

– …венчается раб божий… – сказали ему.

Бредово глядели глаза царя-отрока: «Сон или явь?»

Боже, боже! Стоит князь Алексей Долгорукий, а подалее, вся в белом, невеста его Екатерина. Плывут свечи… каплет воск.

А на палец царю надевают кольцо ледяное.

– Люди, люди, – прошептал юный царь.

И снова – тишина. И нет княжны, угасли свечи…

«Сон или явь?.. Люди, люди, на што вы меня покинули?»

А утром – чудо: задышал Петр легко. Встал.

Выли трубы в печах. Шатаясь, шагнул к окнам. Откинул рамы.