— Вы, по-видимому, не обратили внимания на подпись, — пояснила я. — Эти рисунки сделаны моей неумелой рукой.

Я была близка к тому, чтобы вырвать у него из рук переплетенный в черный сатин альбом, но потом, подобно дедушке, гордо подняла голову и заносчиво посмотрела на него.

— Напротив, чувствуется уверенность и мастерство, — сказал Александр О'Коннелл и подошел к окну, чтобы получше видеть. — Эти рисунки полны какого-то странного настроения. Замок, например, очень смахивает на тюрьму. Вы так сделали намеренно или это чистая случайность?

Не веря своим ушам, я подошла к нему и посмотрела на свой рисунок. Мне показалось, что зубцы башни нарисованы криво, а сам замок чересчур массивен и приземист. «Уж не издевается ли он надо мной?» — подумала я, но тем не менее заставила себя как можно натуральнее рассмеяться и сказала:

— Вы видите в этих рисунках то, чего в них нет, мистер О'Коннелл. Это всего-навсего жалкие попытки как-то убить время. Вам еще предстоит убедиться, какая невыносимая скука жить в замке Кардуфф!

Но он мне не ответил, продолжая рассматривать рисунки. Я обратила внимание на его длинные пальцы с хорошо ухоженными ногтями. Странно, у домашнего учителя были руки аристократа. Я посмотрела ему в лицо и вдруг залилась краской — он смотрел не в альбом, а на меня, и взгляд его темно-голубых глаз был каким-то странным, точно он что-то забыл и пытается вспомнить.

— Все, что вам нужно, вы узнаете у Питерса. Извините, но мне надо идти, — пролепетала я и опрометью выбежала из комнаты.

Прибежав в свою комнату и успокоившись, я решила, что Александр О'Коннелл вряд ли оценит мои умственные способности выше, чем способности моего кузена Эдварда.

Прошло две недели, но я все еще не могла привыкнуть к тому, что теперь в замке Кардуфф живет красивый молодой человек. Мне все еще казалось, что он только что приехал. Я постоянно думала о нем, и у меня было при этом такое чувство, словно я парю в облаках. До его приезда я мечтала о том, как, одетая в роскошное платье, я сяду в карету и поеду на бал, где буду танцевать с красивыми молодыми людьми. Я все время вспоминала королеву Викторию и безнадежно завидовала ей, потому что у нее было все то, чего не было у меня. Но теперь передо мной каждый день появлялся Александр О'Коннелл, и я с трепетом и восхищением смотрела на него, потому что он был живой человек, а не выдуманный герой моих грез.

Впрочем, наши встречи происходили лишь за столом да во время моих посещений комнаты Эдварда. Причем всякий раз, как я там появлялась, мне казалось, что Александр О'Коннелл очень этим недоволен. Эдвард, наоборот, радовался, увидев меня, как ребенок бросался на шею и горячо обнимал, так что я всегда боялась, что он помнет мне платье.

— Это хорошо, что ты рад приходу мисс Валерии, — говорил Александр О'Коннелл, — но надо заниматься делом, Эдвард. Покажи мисс Валерии свою тетрадку. Пусть она посмотрит, какие красивые буквы ты пишешь.

Эдвард, показав мне тетрадку, говорил диктаторским тоном:

— Вэл должна остаться! Я хочу, чтоб она была тут!

Вообще, с ним за это короткое время произошла большая перемена: он стал послушнее, спокойнее, меньше капризничал.

У меня было всего три платья, так что я не могла, как королева Виктория, каждый день появляться в новом наряде, но я старалась произвести на своего кумира впечатление тем, что прикалывала к платью новую брошку или повязывала свои непокорные волосы красивой лентой и, конечно, затягивала свой корсет так, что моя талия была как у осы, и мне даже трудно было дышать.

За столом я сидела всегда напротив Александра О'Коннелла. Слева от меня сидел сэр Генри, справа от учителя — бабушка, а во главе стола сидел дедушка, сэр Уильям, маркиз Кардуфф. Мы молча ели, и лишь иногда разговор заходил об успехах Эдварда. Вопросы задавал сэр Генри или дедушка, а учитель отвечал на них почтительно, но с большим достоинством. Мне иногда казалось, что его взгляд на какую-то долю секунды вдруг загорается ненавистью и презрением ко всем нам. Но я тотчас прогоняла эту мысль, потому что она казалась мне просто нелепой. Я считала, что это я вызываю ненависть и презрение нового учителя.

Какой глупой и наивной девушкой я была! Но ведь это было связано с тем, что все мои знания о мужчинах были вычитаны из книг, где романтические герои всегда выходят победителями в борьбе со злом и наградой им служили рука и сердце прекрасной дамы, которую герой вызволял из беды. Прекрасным же дамам, по мнению авторов книг, не оставалось ничего другого, как только страдать и надеяться, вздыхать и проливать слезы, и ждать счастливого конца, когда все козни врагов и соперниц будут разрушены. Нет ничего удивительного, что в той замкнутой и уединенной жизни, которую я вела, эти книги были моим единственным учителем.

В тот ясный холодный октябрьский день я должна была после обеда вышивать метки, но мне быстро наскучило это: день за окном был так великолепен, что я бросила работу и пошла в сад, накинув на плечи кашемировую шаль.

В саду я нашла Эдварда и его нового учителя, который объяснял ученику разницу между деревьями и плодами на примере яблони и яблока. Эдвард слушал учителя, уплетая за обе щеки большое красное яблоко. Увидев меня, он закричал:

— Вэл, иди скорей сюда! Хочешь яблоко? — и подбежал ко мне.