А вот в глазах Дельфины явственно читается легкое смятение, то самое, которое заставило Колетт и Жака задать пресловутый вопрос, что, собственно, происходит? — столь же огорчительный, сколь и бесполезный. Но Дельфина не опускается до того, чтобы задать этот вопрос, как сделала в первый вечер при виде матери в сером костюме (не столько из-за костюма, сколько из-за избыточного и непривычного здравого смысла). Соланж это очень приятно, но она и не ждала ничего другого от собственного ребенка, собственной дочери, иными словами — части ее самой.

— Ну и как, мама, нравится тебе здесь? — только и спрашивает Дельфина, устраиваясь поудобнее на краешке шезлонга.

— Да, очень нравится.

Соланж берет девушку за руку. На ее руке — теневые цветочки, драгоценная вышивка времени, на дочкиной — ни единой отметины, ни единого следа: великолепная, непорочная нагота юности. Справа и слева старые головы глубже уходят в кресла, тихонько подрагивая. Час сиесты.

— Ты здесь надолго?

— А?

— Ты надолго здесь, мама? — спокойно повторяет Дельфина.

— Да… наверное…

— А-а-а, ты сама не знаешь, вот оно что! — с обезоруживающей улыбкой говорит Дельфина.

Вместо ответа Соланж гладит ее руку. Дельфина смотрит в сторону:

— Бегонии у вас тут просто роскошные!

— Да! Вот и ты заметила! Люсьен с ними так возится. Люсьен — это садовник. Я рада, что тебе они тоже нравятся! Окно моей комнаты как раз над ними. Очень удобно — я могу смотреть, как они растут!.. А что у тебя, дорогая моя? Расскажи мне про Испанию!

И дочка принимается рассказывать. Она рассказывает целый час, и мать слушает, как никогда в жизни не слушала, с совершенно нового места, из неведомой доселе точки на карте Нежности.

Под конец они так хохотали над отцом Дельфины, что медсестра издалека призвала их к порядку, приложив палец к губам и показав на спящих старичков. Пришлось понизить голос.

— А ты, мамочка, тоже мне что-нибудь расскажешь? — шепнула в свою очередь Дельфина с притворной непринужденностью.

Соланж подумала о Даме в синем, вспомнила их общую улыбку. Получится ли о таком рассказать?

— Расскажу… — все-таки пообещала она, а потом, без всякого перехода, прибавила: — Ты любишь овощной супчик?

— Обожаю! — ни на секунду не задумавшись, заявила Дельфина.

Не так уж давно она говорила то же самое про жевательную резинку, леденцы и жареную картошку в кулечках. А может, это было и давно, три года тому назад или тринадцать, разницы никакой.

Сладостное видение. Соланж представляется уютный вечерок в кухне с запотевшими стеклами, запах порея. Она выслушивает признания, умиротворенная, надежная. Дельфина — завоевательница, которая лишь ненадолго осталась здесь, за укреплениями; вот только сварится супчик, она поест и снова двинется на штурм, и полки воздыхателей полягут под ураганным огнем…

Птицы в ветвях каштана окончательно разошлись. Одна прямо-таки набросилась на ствол и принялась отчаянно трещать.

— Видишь эту птицу? Это темно-синее, — объяснила Соланж. — В отличие от всех прочих, он клюет, перевернувшись головой вниз.

— Ты интересуешься птицами? — спросила Дельфина, заметив у матери на коленях раскрытую книгу.

— И птицами тоже… Всем понемножку… и ничем особенно… собственно говоря, я…

Соланж не успела договорить: внезапно рядом с ними оказалась Дама-с-рыжим-котом, на этот раз действительно с Морковкой на руках. И уже не прихрамывая.

— Вы оказались правы. Я нашла его у малышки Эмили.

Соланж представила ей Дельфину. Дама-с-рыжим-котом немедленно вывязала, довольно грубой платочной вязкой, целый ряд насчет современной молодежи: очень поучительный для Морковки разговор.

Дельфина, которую это непосредственно касалось, готова была ответить, но мать выразительно ей подмигнула. Как бы там ни было, вязальщица все равно удалилась, продолжая рассуждать о пропасти между поколениями и призывая кота в свидетели.

Наградой за выдержку стало безмолвие. Солнце перестало обстреливать лучами ветки каштана. Птицы смолкли. Поползень перестал трещать и перевернулся, высоко вскинув головку.

Господин, дремавший в кресле рядом, проснулся и принялся рассматривать обеих своих соседок, в особенности Дельфину. Рассматривал долго. Должно быть, старался взломать слегка заржавевшую дверцу в одной из ячеек своей памяти, куда давно не заглядывал, а ведь когда-то она всегда была гостеприимно распахнута навстречу девичьим фигуркам.