— С лекарствами? Да нет… Нет. Просто хорошенько выспалась, и все…

Поль снова помолчал.

— Ладно, я отключаюсь. Позвоню вечерком. Побереги себя, пожалуйста… А в воскресенье свидимся! Пока, мама!

Марта оторвалась от подушки, приподнялась на локте. Недоверчиво взглянула на будильник, потом — еще более недоверчиво — на порошки снотворного, лежавшие на столике. Она попросту забыла принять их на ночь…

Вздох. Нет, не такой, как обычный ее утренний вздох. В этом не было ни ностальгии по прошлому, ни облегчения, ни даже удовлетворенности. В чистом виде — порыв ветра. Ветра души. Будто сквозняк.

Но когда она пришла в себя и собралась с мыслями, ее поразило одно: совершенно непривычный беспорядок в постели. Она с трудом узнавала собственную кровать, настолько все сейчас было не похоже на то, как бывало обычно, когда Марта просыпалась и оглядывалась. Обычно она спала как убитая, так, словно всякую ночь подсознательно готовилась заснуть вечным сном, перейти в Вечность…

А на этот раз простыня была сбита, одеяло валялось на полу, ежу было бы понятно, что ночь прошла беспокойно, но самое странное и любопытное заключалось в том, что Марта абсолютно не помнила ничего, что было ночью. Надо сказать, что прежде — давным-давно — с ней подобное случалось. Более того, за тридцать лет законного брака Эдмону так и не удалось покончить с ночными «буйствами» Марты, перемежавшимися со снами и кошмарами, от которых она металась на постели, и это до такой степени раздражало мужа, что тот — приходя в полное отчаяние и потеряв надежду избавиться от пылкости супруги, которую считал бесстыдной, — не раз грозил завести себе отдельную спальню, но, ох, Господи, так никогда и не решился привести угрозу в исполнение. На самом деле Марта внезапно успокоилась годам к пятидесяти, и ее метания сразу же кончились — впрочем, это полностью совпало по времени с переходом с кофе на чай и кончиной Эдмона, придиры Эдмона, мелочного, щепетильного, дотошного Эдмона…

С той поры вся ее старательно подавляемая экзальтированность сошла на нет, и Марта спала сном ангела, спокойнее некуда — по крайней мере, до нынешней ночи.

Вот почему сейчас она рассматривала свою постель так, словно вглядывалась в собственное отражение в зеркале. И — надо же! — опять чувствуя, как жар приливает к щекам…

— А знаете, я так долго ждал этого момента…

Человек-с-тысячей-шарфов — Марта пока не знала, как его зовут, — произнес эти слова настолько естественно, что она невольно подумала: «Если бы я должна была придумать идеальное начало разговора для идеальной встречи, то, наверное, сказала бы именно эту фразу». И щеки ее запламенели, и пламя это сделало ответное «я тоже» совершенно бесполезным, может быть, оно оказалось бы даже немножко вульгарным и, кто его знает, слишком вызывающим для женщины в шляпке, сидящей на террасе кафе в такой час, когда все, в том числе и Валантен, вызывало робость…

Марта села на скомканной постели. Надо растереть и размять замлевшие ноги. Приспособиться к тому, что так стреляет в левом бедре.

Она осмотрела комнату — так, как делала каждый день: своего рода мысленная опись имущества. То, что она увидела сегодня, ее потрясло и подавило.

Можно ли придумать что-либо более удручающее, чем эта монотонность: гадость какая — покрывало и занавески одинакового вяло-бежевого цвета! С какого пыльного чердака были принесены сюда эти салфеточки, связанные крючком? И вообще — эта комната, эта спальня, до чего она жалкая — жалкая, это факт! Такая безвкусная и бесцветная спальня только и способна, что навести на черные мысли, тоска одолевает от этого зрелища, сплошное уныние. А-а-а, вот теперь она вспомнила: это же Селина помогала ей выбрать и сшить занавески и покрывало из бежевой тряпки. «Самый подходящий оттенок для тебя, мама», — уверенно сказала тогда дочь, так уверенно, будто давала гарантию на всю жизнь вперед. Марта не решилась раскритиковать это утверждение, главными мотивами которого были ее вдовство и одиночество. Бежевый цвет — цвет увядания, занавески постепенно станут старыми, линялыми, никакими — ну и она вместе с ними… Впрочем, так оно и было, они старели вместе. Вплоть до нынешней ночи, по крайней мере.

А сегодня утром этот дохлый бежевый цвет — точнее было бы сказать, полное отсутствие всякой краски — просто выводил ее из себя, до тошноты противно было смотреть. Особенно оскорбительным он казался на фоне круговорота ее мыслей, он оскорблял свежесть ее души, в которой царил свет, разливалась заря, пурпурная, как портвейн, поданный вчера вечером Валантеном в рюмочках «порто» на высоких ножках.

Человек-с-тысячей-шарфов сказал: «За нас, мадам!»

Марта прикоснулась своей рюмкой к его рюмке, сердцем к сердцу. И пламя вспыхнуло. Должно быть, сердца, соприкоснувшись, издали хрустальный звон, причем сильный, потому что собака, спавшая у их ног, вдруг проснулась и заерзала под столом. А Марта, погладив ее по мордочке, от плоского лба до носа — нос оказался сырым, влажным, — успокоила животное.

— Как же ее зовут? — спросила она.

— Да я зову ее просто Собакой, — улыбаясь, ответил Человек-с-тысячей-шарфов и, предупредив следующий вопрос, представился. — А я Феликс и готов служить вам…

Кофе дымился в чайной чашке…

Вдыхая его запах и отхлебывая потихоньку, Марта мечтала, каким будет цвет ее новых занавесок, какое она купит покрывало на кровать. Такой яркий, веселый цвет — что-то красное или, может быть, пурпурно-фиолетовое, как вчерашняя сорочка Человека-с-тысячей-шарфов, которого она еще пока не осмеливалась даже мысленно называть Феликсом, пусть даже он не всегда надевает шарф, пусть даже и на самом деле тот, кто только что вошел в ее жизнь, принесет ей счастье — не зря же людям имена дают!

— Пожалуйста, покажите мне записные книжки для свиданий, молодой человек…

— Себе покупаете, мадам? — удивился продавец, разглядывая Марту.

Вопрос показался ей невежливым, нет, просто неприличным.

— Естественно! — сухо и с нажимом ответила она.

Молодой человек, сразу став более любезным, выложил перед ней весь ассортимент записных книжек, имевшийся в отделе.

Марта прикидывала, листала, выбирала…

Книжка должна быть легкой. Ее надо будет все время носить с собой в кожаной плетеной сумочке. А главное — она не должна быть черной…

Продавец, которому хотелось теперь как-то сгладить свою неловкость, суетился. И в конце концов нашел для нее истинное сокровище: очаровательный блокнотик с обложкой из красного сафьяна, к которому прилагалась еще и чудная позолоченная авторучка.

Вернувшись домой с этим сокровищем в сумке, Марта почувствовала себя такой богатой, какой никогда не бывала прежде. Новая записная книжка не походила ни на одну из тех, что сопровождали ее всю жизнь. Ни на толстую тетрадь, где она по настоянию Эдмона записывала хозяйственные расходы, ни на ежедневник с записями о недомоганиях детей, куда тщательнейшим образом заносились даты начала высыпания при ветрянке или кори, ни на гроссбух с бесконечными списками школьных принадлежностей, книг и рождественских подарков, ни на календарь дней рождения и других семейных праздников.