Белые занавески больших принцессинских кроватей колыхались под теплым ветром, залетавшим в приоткрытое окно.

— Еще как кстати!..

Но сколько Матильда ни думала, все равно не могла понять, что же такое напоминает ей эта ракушка…

— Эй! Слышишь? Не знаешь, это кто? — уже почти проваливаясь в сон, шепнула она.

— Сверчки, — объяснила Бенедикта, и ее осведомленность и взрослость на этот раз ничуть не разозлили и не смутили Матильду. — Они начинают петь летними ночами, когда засыпают цикады.

Матильда подумала, что в краю подсолнухов и впрямь очень многие поют…

Все было решено за завтраком: пока Бенедикта доедала свою половинку гренка, а Матильда — шестой бутерброд с вареньем.

Сегодня был базарный день — о лучшем и мечтать нельзя, если ты спишь и во сне видишь, как бы тайком попасть на ферму, потому что — в силу разных причин — сгорать от нетерпения больше невыносимо и до смерти хочется увидеть Реми.

Пришли к согласию и насчет туалетов: одинаковые для обеих (Матильда особенно настаивала на этом пункте программы, потому что излишняя элегантность Бенедикты все-таки ее пугала). Девочки наденут джинсы и майки, на ноги — теннисные тапочки. И причешутся одинаково — соберут волосы в хвостик.

Нет! Нет! Они не хотят ехать на рынок! Да! Да! Они вполне могут остаться дома одни!..

Никогда еще, кажется, Селина и Кристиана не тратили столько времени на приготовления, зачем-то до одурения шатались по дому, волынили в свое удовольствие, потом сто раз возвращались, так что машина отчалила только ближе к полудню.

Нервы были уже на пределе.

— Пошли! — вздохнула Матильда.

Девочки миновали сад, задерживаясь на минутку близ каждого из следовавших один за другим «островков сокровищ»: пустой крольчатник, фонтан, тачка, собачья будка…

Стоп! Вот уже и качели. Минута молчания. Все всплывает в памяти…

А вот они уже у ограды, достаточно толкнуть калитку.

И снова — ослепление этой немыслимой, абсолютной желтизной. Снова ощущение, будто подсолнухи смотрят на нее и говорят с ней, снова все цветы повернули свои головки к Матильде, а она и пальцем пошевелить не может.

— Что с тобой? — забеспокоилась Бенедикта.

— А у тебя разве голова не кружится? — спросила Матильда.

— Ничуточки. А почему она должна кружиться?

С ума сойти! Нет, она все-таки удивительная, эта Бенедикта, которая ничего не чувствует, ничего не слышит! Подсолнухи — такие, как эти, — невозможно было бы нарисовать, настолько они прекрасны, невозможно понять, что именно они кричат, потому как крик этот раздается сразу из тысячи тысяч радостно раскрытых, лучезарных ртов, ну неужели, неужели Бенедикта где-то видела подобное? Вот что бывает с малоежками (тоже мне: несчастная половинка гренка вместо нормального завтрака!) — они становятся совершенно бесчувственными. Матильду опечалила бесчувственность Бенедикты по отношению к подсолнухам. Даже встревожила. Из-за Реми. Может, она и его не увидит, как надо, может, и его не почувствует.

— Так почему она должна кружиться? — не отступала Бенедикта.

— Да так… Нипочему! Ни-по-че-му… Пошли. Сейчас увидишь ферму: она как раз внизу.

До чего же это волнует: представлять себе Реми под этой темно-желтой крышей… охряной… Представлять себе Реми, который и не подозревает, что она идет к нему…

Когда подружки пришли на ферму, их встретила мадам Фужероль, приняла, надо сказать, не слишком радушно (хотя ласково потрепала Матильду по щечке), но это только потому, что время неудачное: дел невпроворот, даже и не поймешь, за что сначала хвататься! Кроликов покорми! Суп свари!..

Потом появился месье Фужероль: трубка его, как всегда, давно погасла, зато про глаза такого никак не скажешь:

— Если вы к Реми, барышни, то он — с козами… Ты знаешь, где! — уточнил он с лукавой улыбкой, обращаясь к Матильде, которая почувствовала себя так, словно ее просветили насквозь рентгеновскими лучами.

Однако, подумав, она поняла, что причин на самом деле может быть две: либо он сказал «ты знаешь, где», и впрямь что-то зная насчет нее и Реми, либо — потому что, как и ей самой, ему казалось, будто она уже бывала когда-то на этой ферме, на этой настолько родной ее памяти ферме. И потом, человек, который вечно курит трубку, даже и не собираясь зажечь ее, — это совсем особенный человек, ему положено многое понимать!..

Обогнув ферму, девочки добрались до амбара и старого трактора, который, в свою очередь, был удостоен положенных ему почестей. И вот уже загон для коз совсем рядом!

Матильду вдруг охватил необъяснимый страх — нет, на нее напало сразу множество страхов, и один противоречил другому, один спорил с другим. Бесчисленные «а если» словно кончиком остро заточенного карандаша кололи ее сердце.

Но когда этих «а если» слишком много, может быть, стоит прислушаться? Может быть, это некий знак — знак того, что лучше было бы не приходить? Ох, поздно, чересчур поздно: она уже здесь, да еще с Бенедиктой, которая умирает от любопытства.