Но Рэнсом немного разбирался в психологии и знал, что у беглецов нередко возникает такое иррациональное чувство; ему и самому случалось испытывать нечто подобное во сне. Наверное, подумал он, просто нервы не выдерживают. Во всяком случае, впредь он будет немедленно подчиняться хроссам или эльдилам. На Малакандре все его попытки действовать на свой страх и риск до сих пор заканчивались весьма плачевно. И Рэнсом запретил себе поддаваться каким бы то ни было настроениям, твердо решив сделать все от него зависящее, чтобы добраться до Мельдилорна.

Он был уверен, что решение его правильно, ибо мысль о путешествии вызывала в нем самые мрачные предчувствия. На харандре, которую ему предстояло пересечь, обитали сорны. Таким образом, теперь он добровольно направлялся в ту самую ловушку, которой столь упорно избегал с того момента, как оказался на Малакандре. (Тут подкатил было новый приступ ужаса, но Рэнсом осадил его.) Пусть даже он благополучно минует сорнов и достигнет Мельдилорна, но сам Уарса — кто или что это такое? Уарса, как зловеще обмолвился Уин, не думает, в отличие от хроссов, что нельзя убивать хнау. И потом, Уарса правит сорнами, как и хроссами, и пфифльтриггами. Возможно, он просто верховный сорн.

Рэнсома опять охватила тревога. В душе поднимался, настойчиво заявляя о своих правах, древний страх землян перед чуждым, холодным разумом, сверхчеловеческим по силе, нечеловеческим по жестокости. Но он продолжал идти вперед, к Мельдилорну. Все-таки ему не верилось, что хроссы могут подчиняться злому чудовищу; кроме того, хроссы говорили — или ему это только кажется? — что Уарса не сорн. Но тогда что же он такое — божество? Тот самый идол, в жертву которому сорны хотели принести его, Рэнсома? Нет, хотя многое в объяснениях хроссов оставалось непонятным, они определенно отвергли его предположение, что Уарса — бог. Как следовало из их слов, бог только один — Малельдил Юный. Да и немыслимо, чтобы Хьои и Хнохра поклонялись обагренному кровью идолу. Или сорны, уступая хроссам во всем, что ценится среди людей, установили свое господство, пользуясь интеллектуальным превосходством? Довольно странное устройство мира, но ничего невозможного в этом нет: на нижней ступени — героизм и поэзия, выше — холодный научный интеллект, в свою очередь безвольный и бессильный перед диктатом какого-то мифического существа — месть восставших эмоциональных глубин за пренебрежение ими. Этакий истукан… Но Рэнсом опять осадил себя. Он уже слишком много знал, чтобы так рассуждать. Если бы раньше Рэнсому рассказали про эльдила, он, как и любой человек на его месте, счел бы это суеверием, но теперь он сам слышал голос. Нет, Уарса — реальная личность (если только к нему применимо это понятие).

Рэнсом был в пути уже около часа; время приближалось к полудню. Он не сомневался, что держится правильного направления: нужно было просто идти все время вверх, и тогда рано или поздно лес кончится и покажутся горы. Чувствовал он себя превосходно, хотя голова была как после холодного душа. Лес заливал неподвижный, слабый бледно-лиловый свет, как и в его первый день на Малакандре; и тем не менее все стало другим. Теперь он вспоминал то время как страшный сон, свое тогдашнее состояние как род недуга: все превратилось в безотчетный, воющий, сам себя пугающий и пожирающий ужас. Теперь, в ясном свете осознанного долга, он хотя и чувствовал страх, но вместе с ним — спокойное доверие к себе и окружающему миру и даже некоторое удовольствие. Разница была такая же, как между неопытным моряком на тонущем корабле и всадником, у которого понесла лошадь: обоим грозит гибель, но всадник знает, как нужно действовать.

Около часа пополудни он неожиданно вышел из леса и оказался на залитой солнцем поляне всего в каких-нибудь двадцати ярдах от подножия гор — так близко, что ему не видны были вершины. Прямо перед ним горные отроги, как вставным углом, разделялись долиной и глубоко врезались в сплошную стену почти отвесных скал, образуя изогнутую каменную поверхность, взобраться на которую было невозможно: внизу она была покатая, как крыша дома, выше — почти вертикальная, а на самом верху даже выдавалась вперед, как гребень готовой обрушиться гигантской волны. Последнее, впрочем, могло быть и обманом зрения. Что же такое дорога в понимании хроссов? — подумал Рэнсом.

Он двинулся к югу по узкой неровной полоске земли между лесом и горой. Приходилось то и дело преодолевать высокие скалистые уступы, что при всей легкости этого мира было чрезвычайно утомительно. Примерно через полчаса тропинку пересек ручей. Рэнсом зашел в лес, нарезал вдоволь травы и сел завтракать на берегу ручья. Поев, он наполнил карманы оставшейся травой и отправился дальше.

Дорога все не показывалась, и Рэнсом встревожился. Если подъем на гору вообще возможен, то только засветло, а день уже близится к середине. Но опасения оказались напрасными. Когда он наконец вышел к дороге, не заметить ее было нельзя. Слева лес прорезала просека, видимо идущая к деревне хроссов, а справа начиналась дорога, которая шла то накатами, то впадинами, наискось поднимаясь по склону такой же долины, какую он видел раньше. У Рэнсома даже дыхание перехватило при виде этой безумно крутой, безобразно узкой лестницы без ступеней, которая вела на головокружительную высоту и там превращалась в тонкую нить, едва различимую на бледно-зеленой скале. Впрочем, разглядывать было некогда: Рэнсом был не мастер оценивать расстояния, но не сомневался, что высота, которую ему предстоит одолеть, гораздо выше альпийской и в лучшем случае он окажется наверху к заходу солнца. Не медля ни минуты, он начал подъем.

На Земле подобное путешествие было бы немыслимо; человек сходного с Рэнсомом сложения и возраста через четверть часа упал бы без сил. Сначала Рэнсом наслаждался легкостью продвижения, но постепенно, несмотря на малакандрийские условия, крутизна и нескончаемость пути начали сказываться: спина у Рэнсома согнулась, грудь начала болеть, ноги — дрожать. Но это было еще не самое худшее. Рэнсом почувствовал звон в ушах и заметил, что совсем не вспотел, хотя и очень устал. С каждым шагом усиливался холод, он отнимал силы быстрее, чем самая невыносимая жара. Уже потрескались губы, изо рта с каждым выдохом вырывались клубы пара, пальцы закоченели. Рэнсом понял, что впереди его ждет безжизненная арктическая страна. Он уже миновал английскую зиму и вступил в лапландскую. Рэнсом испугался; он решил, что должен немедленно передохнуть: если он пройдет еще сотню шагов и сядет, то подняться уже не сможет. Он присел на корточки и несколько минут похлопывал себя по бокам. Пейзаж был жуткий. Хандрамит — мир, к которому он за несколько недель успел привыкнуть, — стал узкой лиловой прорезью в бескрайней пустынной равнине харандры, которая теперь ясно виделась в просветах между горными пиками и выше над ними. Рэнсом поднялся, нисколько не отдохнув: он понял, что погибнет, если не будет все время идти вперед.

Окружающий мир становился все более странным и чуждым. Среди хроссов Рэнсом почти забыл, что находится на чужой планете; сейчас это чувство опять вернулось к нему с новой опустошающей силой. То, что он видел вокруг, уже не походило на мир, понятный или чуждый, — вообще на «мир»; это была планета, звезда, островок пустыни во вселенной, в миллионах миль от мира людей. Он уже не мог вспомнить тех чувств, которые испытывал к Хьои или Уину, эльдилам или Уарсе. С чего он взял, что имеет какие-то обязательства перед этими смешными уродами (если только они все — не галлюцинация), которые повстречались ему в пустынных далях космоса? Он — человек и не имеет с ними ничего общего. Почему Уэстон и Дивайн бросили его?