— Да, — сказала она вполголоса, избегая моего взгляда. — Я видела, что твой дед ушел куда-то, и думала, что дождь его задержит, так что я успею… Я знаю, что ты об этом думаешь, Давид, но я уверена, что я никому ничего плохого не сделала. Я думаю, Шварц даже не заметил, что рисунок пропал, и он, наверно, очень удивится, когда откроет бандероль. А твоему деду я бы, наверно, сама успела вернуть его обратно…

— Во-первых, Розенталь мне не дед, — сказал я. — Мы только друзья. А во-вторых, сейчас уже без двадцати три. И хотя ты думаешь, что никому не причинила вреда, я должен тебе сказать, что именно из-за тебя эти два человека собираются через час с четвертью стреляться на дуэли.

Ее глаза расширились от ужаса. Глаза Эдит… нет, Энн Штраус. Какая-то мысль снова сверкнула в моей голове — уже третий раз за сегодняшний день. Что-то многовато. Но на этот раз я больше не хотел гоняться за своими мыслями. На этот раз я был твердо намерен додумать все немедленно. Нужно только сосредоточиться…

— Послушай, Энн, — быстро сказал я. — Сейчас не время объяснять или извиняться. Мы должны прежде всего остановить эту дуэль. У меня мелькнула идея… мне кажется, я придумал, как это сделать, и ты можешь мне в этом помочь. Если ты, конечно, согласна…

Она торопливо кивнула.

— Хорошо, — продолжил я. — Но мне нужно еще немного подумать. Если мой план сработает, то все закончится благополучно, а ты, я думаю, сможешь еще сегодня вечером получить у Розенталя и Шварца оригиналы рисунков твоей мамы. И тебе не придется довольствоваться их бледными копиями.

На этот раз в ее глазах явно читалось сомнение. Я и сам понимал, что наши шансы невелики. Но меня воодушевляла безумная надежда. И столь же безумный, по правде говоря, план, уже начинавший складываться у меня голове.

— Первым долгом мы должны все рассказать Вере. Я тебе расскажу о ней по дороге. Нам будет нужна ее помощь. А сейчас посиди молча несколько минут, мне нужно спокойно все обдумать.

— Просто посидеть молча? — с улыбкой спросила Энн. — Я и в школе не могла молча посидеть несколько минут.

— В школе? — рассеянно переспросил я. Мои мысли были заняты другим, но слово «школа» отозвалось во мне неожиданно неприятным звоночком. — Ах да, в школе! Ну конечно! Как я мог забыть про этого проклятого Джорджа?!

— Ты и про Джорджа мне расскажешь по дороге? — насмешливо спросила Энн.

— Ну уж нет! — отозвался я ей в тон. — О Джордже расскажешь мне ты! И немедленно!

Я бросился к столу и вытащил из ящика несколько листов чистой бумаги. И все те считанные минуты, пока великий Шерлок Холмс, то есть я, Давид Гроссман, сидя на кровати Розенталя, планировал наши очередные шаги, Энн Штраус, сидя у стола, быстро и энергично, простым английским языком, писала для моего учителя английского языка сочинение на пяти страницах о лондонском пареньке Джордже, толщенную книгу о котором она, понятно, читала еще в школе.

В отличие от меня.

Ровно в три часа мы с Энн вбежали в магазин подержанных вещей на бульваре Герцля в квартале Бейт а-Керем. Оставался всего один час до начала дуэли между Шварцем и Розенталем. Дуэли, во время которой в револьвере одного из участников нет ни единой пули! Я рассчитывал на три обстоятельства: во-первых, на маленькую старую машину Веры, во-вторых, на богатства, таящиеся на полках ее магазина, и, в-третьих, на ее готовность помочь. Проверить этот расчет мне довелось в обратном порядке. Экзамен на готовность помочь Вера, как я и ожидал, прошла с легкостью. Когда мы с Энн неожиданно предстали перед ней, мне даже не пришлось объяснять, что это дочь той самой Эдит, о которой мы говорили утром, потому что Вера сразу воскликнула:

— Ой, Боже мой, как она похожа на свою мать!

Я испугался, что сейчас она засыплет Энн своими вопросами и поэтому перебил ее:

— Вера, у нас совершенно нет времени! Мы должны во что бы то ни стало еще до четырех поспеть в тот сад, что возле кибуца Рамат-Рахель. Помнишь Розенталя, которого я однажды приводил к тебе? Ну так вот, старый знакомый оскорбил его и вызвал на дуэль по глупейшему обвинению…

Вера даже рот открыла от удивления. Но я не дал ей времени для расспросов.

— В четыре часа они должны там стреляться, причем по-настоящему, так что речь идет о жизни и смерти. И поверь мне — в основном о смерти. Если мы не поспеем вовремя, Розенталь может погибнуть, понимаешь?

По-моему, она ничего не поняла. Я вообще в последние часы то и дело произносил невнятные речи и выдвигал всякие фантастические идеи. А теперь еще вдобавок втягивал их обеих, Энн и Веру, в совсем уж рискованную игру. И откуда только у меня взялась такая смелость?! Бог знает. Может, просто по недомыслию? Говорят же, что иногда самые смелые — это самые глупые, потому что они просто не могут представить себе всю опасность того, что затевают. Впрочем, сейчас у меня не было времени над этим размышлять.