Шрифт:
Конечно, так и случилось: ее супруг пролил широкий поток слез, сентиментальных слюней, жалких слов, и она не решилась переплыть на мою сторону через этот липкий поток.
— Он такой беспомощный. А вы — сильный! — со слезами на глазах сказала она. — Он говорит: если ты уйдешь от меня, — я погибну, как цветок без солнца.
Я расхохотался, вспомнив коротенькие ножки, женские бедра, круглый, арбузиком, живот цветка. В бороде его жили мухи, — там всегда была пища для них.
Она, улыбаясь, заметила:
— Да, это смешно сказано, а все-таки ему очень больно.
— Мне — тоже.
— О, вы молодой, вы сильный…
Тут, кажется, впервые я почувствовал себя врагом слабых людей. Впоследствии, в более серьезных случаях, мне весьма часто приходилось наблюдать, как трагически беспомощны сильные в окружении слабых, как много тратится ценнейшей энергии сердца и ума для того, чтобы поддержать бесплодное существование осужденных на гибель.
Вскоре, полубольной, в состоянии, близком безумию, я ушел из города и почти два года шатался по дорогам России, как перекати-поле. Обошел Поволжье, Дон, Украину, Крым, Кавказ, пережил неисчислимо много различных впечатлений, приключений, огрубел, обозлился еще более, и все-таки сохранил нетленно в душе милый образ этой женщины, хотя видел лучших и умнейших ее.
А когда, через два с лишком года, осенью, в Тифлисе, мне сказали, что она приехала из Парижа и, узнав, что я живу в одном городе с нею, обрадовалась, я, двадцатитрехлетний крепкий юноша, первый раз в жизни упал в обморок.
Я не решился пойти к ней, но вскоре она сама, через знакомых, пригласила меня.
Мне показалось, что она еще красивее и милее. Все та же фигура девушки, тот же нежный румянец щек и ласковое сияние васильковых глаз. Муж ее остался во Франции, с нею была только дочь, бойкая и грациозная, точно козленок.
Когда я пришел к ней, — над городом с громом и молниями понеслась буря, загудел ливень, по улице, с горы св. Давида, стремительно катилась мощная река, выворачивая камни улицы. Вой ветра, сердитый плеск воды, грохот каких-то разрушений сотрясал дом, дребезжали стекла в окнах, комната наливалась синим огнем, и как будто все кругом падало в бездонную мокрую пропасть.
Испуганная девочка зарылась в постель, а мы стояли у окна, ослепляемые взрывами неба, и говорили — почему-то — шопотом.
— Впервые вижу такую грозу, — шелестели рядом со мною слова любимой женщины.
И вдруг она спросила:
— Ну, что же? — вылечились вы от любви ко мне?
— Нет.
Она видимо удивилась и все так же шопотом сказала:
— Боже мой! как изменились вы! Совершенно другой человек.
Медленно опустилась в кресло у окна, вздрогнула, зажмурилась, ослепленная жутким блеском молнии, и шепчет:
— О вас много говорят здесь. Зачем вы пришли сюда? Расскажите мне, как вам жилось?
Господи, какая она маленькая и хорошая вся!
Я рассказывал ей до полуночи, как бы исповедуясь. Грозные явления природы всегда действуют на меня возбуждающе хорошо — в этом убеждало меня ее внимание и напряженный взгляд широко раскрытых глаз. Лишь иногда она шептала:
— Это ужасно!
Уходя, я заметил, что она простилась со мною без той покровительственной улыбки старшего, которая — в прошлом — всегда немножко обижала меня. Шел я по мокрым улицам, глядя, как острый серп луны режет изорванные облака, и у меня кружилась голова от радости. На другой день я послал ей почтой стихи, — она впоследствии часто декламировала их, и они укрепились в памяти моей:
Сударыня! За ласку, за нежный взгляд Отдается в рабство ловкий фокусник, Которому тонко известно Забавное искусство Создавать маленькие радости Из пустяков, из ничего! Возьмите веселого раба! Может быть, из маленьких радостей Он создает большое счастье, Разве кто-то не создал весь мир Из ничтожных пылинок материй? О, да! Мир создан невесело: Скупы и жалки радости его! Но все-таки в нем есть немало забавного, Например: Ваш покорный слуга, И — есть в нем нечто прекрасное, Это я говорю о Вас! Вы! Но — молчание! Что значат тупые гвозди слов В сравнении с вашим сердцем, Лучшим из всех цветов Бедной цветами земли?Конечно, это едва ли стихи, но это было сделано с веселою искренностью.
Вот я снова сижу против человека, который кажется мне лучшим в мире и поэтому — необходимым для меня. На ней — голубое платье; не скрывая изящных очертаний ее фигуры, оно окутало ее мягким, душистым облаком. Играя кистями пояса, она говорит мне необыкновенные слова — я слежу за движением ее маленьких пальцев с розовыми ногтями и чувствую себя скрипкой, которую любовно настраивает искусный музыкант. Мне хочется умереть, хочется как-то вдохнуть в душу себе эту женщину, чтоб навсегда осталась там. Тело мое поет в томительном напряжении, сильном до боли, и мне кажется, что у меня сейчас взорвется сердце.