— Несколько тысяч? — удивился инспектор. — А я со вчерашнего дня не видел ни одной…

— Просто не привелось. Я вот видел сегодня двоих…

— И оба были молодые люди? — спросил инспектор.

— Да, молодые, — с каким-то неудовольствием подтвердил лейтенант. — И, знаете, из тех, с которыми нам порой приходится иметь дело. Да и какой нормальный, порядочный человек станет расхаживать в желтых ботинках? Ноги свои выставлять напоказ!

— Я, например, носил желтые ботинки, — серьезно заметил инспектор.

Лейтенант уставился на него выпученными глазами и заметно смутился.

— Серьезно? — пробормотал он.

— Да.

Инспектор погрузился в раздумье и, отойдя по привычке к окну, стал смотреть на улицу. Когда он, наконец, обернулся, лейтенант заметил что-то особенное в выражении его лица.

— Прочти-ка вот это письмо, — сказал Табаков.

Лейтенант несколько раз пробежал глазами письмо и по мере того, как его перечитывал, становился все более серьезным и мрачным.

— Это письмецо мне совсем не нравится, — произнес он наконец. — Тут что-то не то…

— И я так думаю…

— Кто похищает детей, у того не может быть совести… Это какая-нибудь провокация…

— Что ты скажешь о шрифте? — спросил инспектор.

— Машинка совсем не изношена и хорошо почищена, — ответил после небольшой паузы лейтенант. — Должно быть, она куплена недавно…

— Констатировано верно, но вывод сделан неверный, — сказал инспектор. — Если я не ошибаюсь, это «Гермес бэби». Они были в продаже до войны. Очень легкие портативные машинки, не пригодные для учреждений. Обычно их приобретают для своих личных нужд. Эта машинка куплена давно, но на ней мало работали.

Инспектор помолчал, затем добавил:

— Вообще, преступление совершено человеком интеллигентным и занимающим известное положение… У него автомобиль, хорошая машинка. Письма он пишет на первосортной бумаге, отсылает их в дорогих конвертах. Это не какая-нибудь там шушера.

— Землю перероем, но разыщем этого типа, — сказал лейтенант, и в голосе его впервые послышались нотки нескрываемого озлобления. — Не уйдет он от нас. Сколько в Софии владельцев «Москвичей»? Мы их всех знаем. И знаем к тому же, что кабину интересующего нас «Москвича» украшает игрушка, а у хозяина его есть «Гермес бэби»… Таких в Софии не сотни… Что бы он ни делал, деваться ему некуда. Он в наших руках.

— Не так-то это просто, — мрачно заметил инспектор. — Придется хорошенько поработать.

Кончились спокойные дни на тихой улице. На первый взгляд, все осталось по-прежнему, все как будто бы шло своим порядком: улица была все так же безлюдна; как и прежде, по ней лениво расхаживали желтоглазые кошки, как и прежде, на крышах галдели нестройным хором воробьи, как и прежде, во дворах беспечно играли вихрастые и курносые ребятишки. По утрам женщины выбивали во дворах одеяла и половики, в полдень, неся под мышкой арбузы, возвращались с работы мужчины, вечерами долго звенела неугомонная гитара студента-провинциала. Никакой видимой перемены, казалось, не произошло.

И все-таки улица была настороже. У нее были свои глаза — невидимые, но всевидящие; они пристально всматривались в каждого прохожего, и ничто не могло укрыться от них. Впрочем, для них было неважно, молод или стар прохожий, высок он или низкоросл, с бородавкой на носу или же родинкой под ухом. Это не интересовало глаза. Их интересовало одно — ботинки. Пара светло-желтых ботинок, и больше ничего.

В первый день во дворик, откуда велось наблюдение, кроме двух дежурных пришло еще несколько мальчиков. Каждому казалось, что бандит в желтых ботинках появится обязательно тогда, когда на посту будет не он, а кто-нибудь другой. Да и удобнее так получалось. Один делает главное дело — внимательно оглядывает улицу в щель забора, другие — усевшись в тени, мирно переговариваются между собой, шепотом, словно боясь, что их может услышать бандит.

В первый день разговоры велись очень интересные и очень увлекательные. О чем только не говорили: об изобретениях, о прериях, о межпланетных кораблях, о далеких звездах. Даже не заметили, как пришло время сменяться. Но на второй день ребят собралось гораздо меньше, да и те, что пришли, не досидели до конца. По-видимому, дело это стало казаться им довольно скучным. Стоишь у забора и часами, напрягая зрение, всматриваешься в каждый ботинок, а бандита нет и нет. Да он и не придет — не дурак он идти именно туда, где его поджидают… Проходили главным образом знакомые люди, неизвестные появлялись очень редко, разные мелькали ботинки, но только не светло-желтые. Все шли своей дорогой, спеша и не останавливаясь, и не бросая по сторонам как бы высматривающих добычу взглядов. Да, дело оказалось скорее утомительным, чем интересным. И не удивительно, что в тот день после обеда пришли только дежурные Чочко и Янош, мальчик со светлыми, как солома, волосами, отец которого был фотографом. Разумеется, явился, как обычно, и Зарко, приходивший независимо от того, был он дежурным или нет и единодушно, без слов, признанный ребятами своим руководителем, отвечающим за все.

День выдался на редкость знойный и душный. Плиты тротуаров просто обжигали, над крышами висело дрожащее марево. Вести увлекательные разговоры было почти невозможно. В такую жару можно только купаться или читать какую-нибудь уж очень интересную книгу. Все остальное мучительно и тягостно. И трое дозорных молча сидели на толстом бревне, уныло глядя в выбеленное зноем небо.

— Эх, надо было взять что-нибудь почитать! — сказал со вздохом Чочко, оторвавшись на секунду от щели. — Только что-нибудь очень интересное…