Мистер Роджерс кивнул. И как будто не желая присутствовать при передаче слишком болезненной новости, сержант Биф выступил вперёд.

— Ну, мистер Роджерс, — сказал он, — теперь, когда ваша добрая леди вернулась, я пойду. Я вам говорил, что с ней всё в порядке, не так ли? — И мы с ним пошли, оставив старика рассказывать о трагических событиях. Когда мы уже прошли контроллера, Биф обернулся и крикнул: — Зайду к вам во второй половине дня.

После этого сержант вернулся в отделение. Он объяснил, что у него масса дел в связи с обычной процедурой. Он должен подготовить дело для дознания и получить рапорты. Он не собирался начинать «настоящего расследования» до второй половины дня, но не видел причин, почему я не могу присутствовать, когда он будет брать показания. С улыбкой я поблагодарил его за эту любезность. Я знал его слабость к большому блокноту и предположил, что во время непростых допросов ему будет приятно видеть вокруг дружескую аудиторию.

Поэтому мы приступили к делу в два часа. Биф показал мне огромный список людей, которых он намеревался допросить.

— Всегда нужно составить список, — сказал он, — тогда никого не забудешь. Я помню время, когда расследовал все эти тити-мити в Суссексе, когда стащили велосипед у заведующей почтой, — и виноват оказался именно тот, кого я забыл включить в список. Впечатляет, не так ли? Теперь первая, к кому я сегодня зайду, — это Молли Катлер, которая вчера вечером в слезах вбежала в паб сразу после того, как молодой Роджерс отравился. Она живёт с матерью в доме вот в той стороне.

Дом оказался разделён на две половины, но был опрятным и приятным: к нему примыкал небольшой квадратик ухоженного сада, а на окнах сияли новые белые жалюзи. Сержант прошёл к парадной двери и позвонил.

Нам открыла сама мисс Катлер. Она была бледной и выглядела совершенно больной, но держалась довольно спокойно.

— Да, — сказала она, — я ждала вас, сержант. Входите.

Она привела нас в «переднюю комнату», в которой горел яркий огонь и стояли стулья, которые выглядели так, как если бы с них лишь недавно сняли чехлы. Через мгновение за нами проследовала её мать, седая дама, очень аккуратно одетая и недовольная, по-видимому, всем происходящим в этом мире, а нашим визитом в особенности.

— Пожалуйста, садитесь, — холодно сказала она. — Я хотела бы присутствовать при вашем разговоре с дочерью, о чём бы ни шла речь.

Биф уже вытащил свой блокнот и по привычке сразу взял быка за рога.

— Этот молодой Роджерс крутил с вами? — обратился он к Молли Катлер.

Я увидел, что старая леди напряглась, но промолчала.

— Мы были обручены, — спокойно сказала девушка.

— Тайно обручены, — вставила мать, — и без моего согласия.

— Тайно обручены, — повторил Биф, старательно записывая эту важную информацию. Когда его карандаш закончил неторопливый путь, Биф вновь поднял голову.

— И как долго всё это продолжалось? — спросил он.

— Мы обручились во время его последнего отпуска. Приблизительно два месяца назад.

— Вы знали о ком-либо, против кого у него было недовольство?

— Нет. Он был не из тех, кто таит злобу.

— Не был ли он заинтересован в устранении кого-либо, кто ему мешал?

— Нет.

— Полагаю, не было никакой другой женщины?

Молли Катлер молчала, но её мать вспыхнула. Она заговорила голосом, в котором слышался подавляемый гнев и старая обида:

— Конечно же, быладругая женщина, — сказала она, — та, с кем этот подонок был связан гораздо сильнее, чем с моей дочерью.

Из-за времени, которое потребовалось Бифу, чтобы всё записать, его перекрёстные допросы всегда оказывались очень длительными. Прошло не менее полминуты, пока он вновь не заговорил.

— Её имя?

— Стелла Смайт, — сказала мать. — Он называл её актрисой, но она была ни чем иным как шлюхой.

— Когда он видел её в последний раз?

Хотя ответ миссис Катлер состоял лишь из одного слова, оно было наполнено ядом. И информация эта оказалась сенсационной.

— Вчера! — сказала она.

— Вчера? Откуда вы об этом знаете? — резко спросил Биф, от такого открытия на мгновение забыв о солидности.

— Расскажи ему, Молли, — сказала старая леди.

Девушка начала говорить невыразительным голосом, как если бы слишком хорошо знала содержание, но оно больше не представляло для неё никакого интереса.

— Алан никогда не обманывал меня насчёт той девушки, — сказала она. — Он познакомился с ней несколько лет назад в Лондоне. И однажды взял её с собой в Чопли на выходные. Это было два года назад. После этого он дал ей некоторую сумму, и оставил в Лондоне. Он знал, что поступил нехорошо, но она тоже была… безнравственной девушкой. Он надеялся, что никогда её больше не увидит. В то время он как раз ушёл со своего судна и перевелся на другую линию. Полагаю, она потеряла с ним связь. Но, кажется, что на сей раз она откуда-то узнала про его новое судно и где он жил, и, когда он возвратился домой, его ожидало письмо, в котором она заявляла, что вновь находится в Чопли и что, если он не приедет её навестить, она придёт в дом к его тёте и дяде и устроит сцену. Он рассказал мне всё это вполне откровенно и показал письмо.

Пока Молли Катлер говорила, я наблюдал за ней и не мог не восхищаться. Её красота была вполне английской, и у неё не было ни одной из приятных изящных черт, которыми так восхищаются романские народы. Но её фигура была стройной и красивой, глаза — большими и честными, а в целом она напоминала цветок. Я был уверен, что она говорит правду.

— Он показал мне это письмо позавчера вечером, — продолжала она. Он сказал, что на следующий день, то есть вчера, пойдёт к ней и уладит это дело раз и навсегда. Он заверил, что ей нужны только деньги. Он дал бы их ей, но он должен был убедиться, что она не будет источником неприятностей для нас в будущем.