— Да так, задали легкую трепку, ничего страшного, — ответил он. — Думаю, они поняли, что мы именно те, за кого себя выдаем. Простите меня, Изабель, во всем виноват я. Не стоило брать вас с собой. Это было глупо и наивно.

— Я сама хотела поехать с вами и вполне понимала, что это опасно, — тихо сказала я.

— Но вы не знали насколько. Я должен был предупредить вас, а не пускать вам пыль в глаза.

— Что?

— Помните, как мы добыли в оазисе бензин? Это было, конечно, эффектно. Вы уже думали, что мы заехали черт знает куда, кругом пустыня, бензин кончился, и вдруг, как по волшебству, появляются контрабандисты. Когда имеешь с ними дело, нельзя забывать о том, что их сеть разбросана очень широко.

— Не понимаю, о чем вы.

Он вздохнул и пояснил:

— Пусть внешне все было легко и гладко, но не забывайте, что ворованная нефть не возникает из ничего. Для этого требуется четко организованная цепочка. Надо добыть ее, тайно переправить куда следует, перегнать и продать. Я немного знаю этих ребят в оазисе, имел с ними дело прежде. Ясно, что они связаны с группой, которая нас захватила. Именно эти люди сообщили им о том, кто мы такие и куда направляемся. Если бы с нами не было вас, то этого не случилось бы. Их цель — вы, Иззи, богатая европейская женщина, за которой стоит не бедное правительство. В их игре вы — очень полезная пешка.

«Очень смешно, — подумала я. — В жизни не чувствовала себя женщиной более неевропейской и бесполезной».

В полумраке вспыхнула спичка. Я отвернулась, чтобы привести себя в порядок, но Таиб взял меня за подбородок и повернул лицом к себе.

При огоньке маленькой свечки, которую он поставил на циновку, лежащую между нами, Таиб наклонился ко мне, молча вытер следы слез со щек, потом провел пальцем мне по лбу и тихо спросил:

— Откуда у вас эта морщинка, Иззи? — Его палец снова горизонтально пробежал по моему лбу, и это прикосновение огнем ожгло мне кожу. — А вот эта? Такая глубокая, словно кто-то плугом прошелся. — Мягко, как перышком, он провел по складке, бежавшей от моего носа к уголку рта. — А эта? Такая морщина — след глубокой печали. Ну-ка, попробую ее убрать, может, получится, а? — Таиб подвинулся ко мне, явно собираясь поцеловать.

Я не удержалась и резко отпрянула.

Он отшатнулся, кажется, обиделся и негромко сказал:

— Извините. Я вел себя недостойно, забылся. Не надо было этого делать. Вы меня едва знаете, а тут еще мы попали в неприятную историю. Я поступаю безрассудно, глупо…

— Нет, это мне нужно просить прощения. Просто я не могу забыться. В этом-то и проблема. — Я покачала головой. — Хотелось бы, но не выходит.

Снова потекли глупые слезы, горячие, безудержные. Я принялась яростно тереть глаза, будто можно было загнать слезы обратно.

Словно пытаясь остановить это самоистязание, Таиб взял меня за руки.

— Все будет хорошо, Иззи. Обязательно. Они только кажутся плохими, но это не так. Эти люди грубы и суровы, у них есть свои убеждения, но они не причинят вам вреда, я уверен. Не плачьте, пожалуйста. Мне тяжело видеть вас такой. Вы же сильная, как львица. Я видел, как вы карабкались на гору, падали, чуть не погибли и ни разу не заплакали. Вы хоронили эту старую женщину, сделали все до конца и даже не поморщились. Вы сами не знаете, насколько сильны. — Он повернул мою руку и провел по ней губами.

В другое время, да и вообще во всякое, я отдернула бы ладонь, словно боясь обжечься, но чувствовала себя перед ним виноватой за то, что оттолкнула его в первый раз, и не сделала этого. Не могу припомнить, чтобы кто-то вот так целовал мою ладонь, столь нежно прикасался ко мне. Всю свою взрослую жизнь я избегала близких отношений с мужчинами, если честно, боялась их. Теперь я смотрела на склоненную стриженую голову Таиба, на его волосы, кажущиеся столь черными на фоне коричневой кожи, и чувствовала… Что? Нет, не страх, не совсем так, но мне было неуютно. Я потянула руку к себе.

— Нет, — сказал он, удерживая ее. — Смотрите, у вас ладонь лозоискателя, человека, который умеет находить воду.

— Что? — Я посмотрела на него как на сумасшедшего.

— Видите вот это?

Он провел пальцем по линии, горизонтально пересекающей мою ладонь. Она четко разрезала ее пополам.

— Ну и что? — нахмурилась я.

— Вы на чьей-нибудь руке видели такую линию?

— У меня нет привычки хватать человека за руку и изучать его ладонь, — сказала я.

Наш разговор становился каким-то сюрреалистичным до идиотизма.

— Эта линия почти всегда передается по наследству. У нас, в нашей культуре, это очень высоко ценится, считается, что такой человек невероятно удачлив.

— Неужели?

Я горько рассмеялась и тут же вспомнила маленькие изящные руки своей матери. Мои были гораздо темней, широкие, как лопаты, ничего общего с материнскими. А вот отцовские!.. Перед моими глазами вдруг встала непрошеная картина: бледная ладонь отца лежит на моем животе и медленно сползает вниз. Это воспоминание оказалось столь мощным, что я едва не задохнулась. Я попыталась прогнать его, как делала всегда, когда в памяти всплывали подобные вещи, но на сей раз оно было ярче, чем прежде. Может быть, я просто ослабла. Я закрыла глаза. Вот мне снова четырнадцать лет. На мне шорты и футболка. Я закатала ее вверх и подвязала под грудью, подражая какой-то поп-звезде, которую увидела в журнале «Джеки». [73] Я только что была на улице, загорала и сейчас вошла в дом. Тело мое было горячее, потное и липкое от солнцезащитного крема. Мне захотелось немного побыть в тени и выпить апельсинового сока. На кухне отец вдруг прижался к моей спине, придавил меня к раковине, где из крана текла в стакан струя воды, разбавляя в нем яркую газировку. Стакан переполнился, и вода побежала через край. В ягодицы мне толкалось что-то твердое, как палка. Он прижал ладонь к моему животу, и она поползла мне под шорты.