— Да защитит он тебя от всех несчастий и бед, — торжественно проговорила Мариата и заплакала, потому что никакое заклятие уже не могло вернуть ей ее Амастана.

На следующее утро буря временно утихла, хотя желтоватое хмурое небо низко нависло над Хоггаром, поглотив его знаменитые горные вершины. Мариата была уверена, что скоро непогода возобновится с прежней силой. Нельзя было терять ни секунды. Но сегодня дитя было каким-то странным, непослушным и капризным. Оно извивалось в ее руках, как горный заяц, и отказывалось сосать грудь. Наконец Мариата потеряла терпение.

— Ладно, не хочешь есть, пойдешь так!

Она сердито запеленала ребенка потуже, чтобы он не мог дрыгать ногами и пинаться, потом вышла посмотреть, где верблюдица.

Такамат нигде не было видно. Мариата кричала, бегала, заглядывала, куда только можно, но тщетно. На песке не осталось даже следов. Буря уничтожила их. Женщина тяжело вздохнула. Что ж, чему быть, того не миновать.

Она прошла пешком куда большее расстояние, осталось совсем немного. Наверняка по пути и Такамат сыщется. Но на душе Мариаты было тяжело. Вместе с верблюдицей они пережили много трудностей, больно было бы ее потерять.

Она сняла покрывало и только собралась соорудить из него перевязь, в которой понесет ребенка, как вдруг услышала шаги. Женщина обернулась и увидела троих мужчин на верблюдах, ведущих на поводу четвертого. Это была ее Такамат! Она хотела бежать с холма к ним навстречу, но сразу опомнилась. Это люди кель-тамашек: лица их закрыты. Нехорошо бежать к ним, она не какая-нибудь сумасшедшая или нищенка. Тем более что они явно не из простых туарегов, поскольку сидят на крупных белых мехари, за спинами их винтовки, сбоку висят традиционные такуба. [76] Всадники, освещенные неяркими солнечными лучами, неторопливо приближались к ней. Как они красивы, какое это прекрасное зрелище! Мариата села у входа в могильник и ждала, когда они приблизятся.

Старший выехал вперед, не отрывая глаз от матери с ребенком на руках, лицо которой, озаренное солнцем, сияло от радости.

Он смотрел на нее очень долго и вдруг заговорил:

— Жалкая мавританская кляча вряд ли компенсирует мне потерю двух мехари, которых ты украла, но я забираю ее в качестве первого взноса в счет долга. А уж о том, как взять с тебя остальное, я подумаю.

Если бы Мариате сейчас всадили холодное лезвие прямо в живот, то боль вряд ли ощущалась бы острее. Сердце ее забилось тяжело и неровно, замирая и снова срываясь с места. Дыхание перехватило так, что все слова застряли в гортани.

Три всадника спешились и направились прямо к ней. Самый высокий с отвращением смотрел на спеленатого младенца.

— А этого червяка можешь закопать в землю, там ему место, — сказал Росси, сын Бахеди. — Он больше тебе не понадобится.

Она яростно защищалась, вопила, кусалась и царапалась, но против нее было трое сильных мужчин. Как Мариата ни сопротивлялась, ее вытащили из могильника, скрутили, как застреленную газель, погрузили на спину Такамат и куда-то повезли. Первые три сотни ярдов Мариата кричала, звала ребенка, но, когда ей стало ясно, что возвращаться никто не собирается, она усилием воли заставила себя сосредоточиться и запоминать каждый шаг на пути, любой камень и травинку, мимо которых они шли. Женщина старалась запомнить каждый поворот, обращала внимание на характер песка, на рисунок, оставленный на нем ветром, на тени. Месяцы, проведенные в пустыне, научили ее многому, но больше всего — терпению и стойкости.

Подъехав к стоянке племени, Росси сбросил ее на землю, как куль с рисом, постоял, о чем-то раздумывая, потом улыбнулся и заявил:

— Кричи не кричи, сопротивляйся, если так хочется, только имей в виду, тебе же будет хуже. Кто ты такая? Бедная одинокая странница, которую мы спасли от неминуемой смерти. У меня доброе сердце, я тебя пожалел и буду о тебе заботиться, ты станешь моей второй женой.

Мариата слушала вполуха. Его слова были для нее пустым звуком. Она думала только о ребенке. У нее уже был план, но требовалось запастись терпением. Все остальное не имело никакого значения. Она покорно пошла за ними на территорию стоянки. Они проследовали мимо стреноженных верблюдов, кучки мужчин, дымящих сигаретами, двух помятых джипов цвета хаки и каких-то людей в европейской одежде.

— Не смотри на них, — тихо сказал ей Росси. — До таких, как ты, им нет никакого дела. Их интересует только древняя пыль да кости, а на живых им наплевать.

Дальше стояли шатры и еще какие-то люди, главным образом женщины и несколько детей. Все они без особого любопытства смотрели на нее, но Мариате было не до них. За ее спиной заурчали моторы джипов, и автомобили уехали. Людей, похоже, больше интересовали машины, а не прибытие какой-то незнакомки. Ее втолкнули даже не в шатер, а в длинную низенькую черную палатку. В ней сидела пухлая смуглая женщина с маленьким злым личиком и подбородком, срезанным, как у кролика.

Темными глазами она окинула изорванное платье Мариаты, которую властно, как свою собственность, обнимал Росси, и разразилась взрывом брани:

— Ты кого мне сюда привел? Не хватало, чтобы в моем шатре появилась какая-то нищенка, оборванка, баггара! Да она вся кишит паразитами, ты только посмотри! Вышвырни ее отсюда сейчас же, пока она не заразила тут все мое добро!

Росси только рассмеялся и так сильно толкнул Мариату к этой женщине, что она споткнулась и повалилась на нее.

— Успокойся, жена. Впрочем, настала пора называть тебя первой женой, как думаешь? Знакомься, это… Мина.