«Слово, которое выиграло войну» [43] — так говорили британские солдаты об этом англосаксонском ругательстве, настолько распространенном в диалогах нынешних романов и фильмов, что, прочитав его или услышав, никто и ухом не ведет [44] (Дж. пишет это в Рядовое Буднее Утро 2008-го), но в те времена настолько запретное, что, всего лишь произнеся ею вслух, мальчики из Стратфорда/Бриджтауна ощущали себя бог весть какими мачо и ходоками. Даже через дюжину лет, когда завершилась американская война-после-Той в Корее (и жизнь Неда, едва-едва начавшего писать свой первый и единственный «роман», тоже — в Нижней Калифорнии), а ДжИНу посчастливилось напечатать свой первый, не пробудивший большого интереса роман, Слово все еще почиталось до того опасным, что редактор университетского издательства счел его чрезмерно смелым — тем более для разговора огорченной жены с ее прежней соседкой по комнате в университетском общежитии. Жена спрашивает: «Джейн, скажи ты мне, ради Христа, зачем ты еблась с моим мужем?» [45] На что бывшая лучшая подруга отвечает, пожимая плечами: «Для танго нужны двое, Барб. Спроси лучше у Пита, зачем он ебся со мной». А в вызвавшем еще меньший интерес британском издании романа этот некогда выигравший войну глагол и вовсе заменили, не испросив разрешения автора, на «спала/спал».

— И какого же Х-пробел-пробел ты рассказываешь все это Дорогому Читателю? — осведомляется Поэт/Профессор/Критик/Жена Аманда Тодд у своего (все еще долбано верного и вернодолбаного) супруга.

Который, вообще говоря, и сам задается этим вопросом, но полагает, что «все это» — увертюра, за коей, по замыслу его праздношатающейся музы, должно последовать Видение/Греза/Глюк/Все что угодно № 2, пришедшееся не в точности на Весеннее Равноденствие 2008-го, но все-таки подошедшее к нему ближе, чем № 1 к Зимнему Солнцевороту 2007-го. И было оно, сами сейчас увидите, не столько чистой воды видением, сколько навеянным сном мечтанием, вращавшимся (он понимает это только сейчас) не вокруг нескольких «Б» того сочиненного блудливым бесенком стишка о Бринсли/Бурлеске/Беде, но вокруг неменьшего числа «С»: Свет Весны. Секс. Скоропалительные грозы…

— Короче говоря, — насмешливо сказала Манди, после того как он умаял ее всем этим во время предкоитального (хотите верьте, хотите нет) разговора, который они вели, обнявшись, утром, сразу после Сновидения, — много БСов из ничего?

А затем, пародируя не Барда, но Роллингов, проворковала:

— Иди ко мне, беби, я потрясу твоим копьем!

Не забывайте, s.v.р. [46] , что «вся эта чушь времена/видения», как еще предстоит обозначить ее самому Дж., — рисунок, образованный странностями, более или менее совпадающими с переходами из одного времени года в следующее за ним, и их более или менее истолкованиями, — тогда еще не устоялся. Зато более чем устоялся пристальный интерес Рассказчика к равноденствиям/солнцеворотам/временам года и их ассоциативным связям с юным Недом Проспером, — устоялся настолько, что, пока отступала зима и подступала весна, но ничто не соединялось в общее целое на рабочем столе Его все еще непривычного нового кабинета (как, хочется верить, соединилось бы в милейшем «старом», унесенном торнадо вместе с «Бухтой Цапель»), он поневоле гадал: «Но где же цветы?» Город и кампус утопали в цветущем шафране, форзициях, нарциссах, гиацинтах и тюльпанах, однако вертоград его музы оставался лишенным пусть не побегов с бутончиками, но настоящих цветов уж точно. Пародируя южный выговор своего давнего профессора и руководителя из Тайдуотерского УШа (нередко еще и усугублявшего таковой для пущего юмористического эффекта), ДжИН наставлял руководимых им студентов СтратКолла: «Хотиите овладеть Писаательским Мастерством, научитесь и Пиисать Мастерски». Или творчески — под этим подразумевалось, что им надлежит лопатить и перелопачивать закисший компост их воображения: комки и жижу наблюдений, чувств, переживаний и размышлений, заносимых в записные книжки или во въедливую память, пока из них не изольется стихотворение либо рассказ.

Творческое Писанье.

К примеру в мягкий по местным меркам день завершения зимы в записной книжке Джорджа Ирвинга Ньюитта появилось следующее:

Чт 20/03/08: В. Равноденствие (=«день П-Е?») + 5-я годовщина вторжения США в Ирак. Стали известными новые факты издевательств над заключенными Абу-Грейбе & Гуантанамо. В Вашингтоне арестованы 200 антивоенных демонстрантов (Буш/Чейни отмахиваются от протестов). Китай арестовал 4000 тибетских демонстрантов (не самый умный поступок перед ленинской Олимпиадой).

ВЕСНА.

Хотел бы я знать, где же цветы мисс Музы?

Такие же записи, в коих слышалось «ну и?», делались и в последующие дни, и каждая завершалась грозившим обратиться в поговорку вопросом, вокруг которого все чаще и чаще, как обнаружил автор дневника, вертелись, вертелись, вертелись его мысли…

Минуточку: а это что? «Вертись, вертись, вертись»: рефрен вышепроцитированной песни Пита Сигера «Всему свое время», которая теперь (то есть «тогда», при переходе от зимы к весне) вдруг напомнила нашему сбившемуся с толку творцу об антивоенной фолк-балладе, вышедшей из-под той же талантливой руки в 1956-м, после того как в эру Маккарти обладатель ее был осужден Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности, и остававшейся популярной на протяжении всей Войны во Вьетнаме, то есть в шестидесятые и семидесятые: не о неуклюжем «Но где же цветы, хотел бы я знать?», пришедшем ДжИНу в голову одной из тех постравноденственных ночей, но о «Где цветы, дай мне ответ» — мучительной, повторяющейся жалобе, занесенной им — в сокращенном виде — в его тогдашнюю записную книжку:

Пора, конечно, но, судя по всему, случится оно не скоро. Через полвека после сочинения этих строк страна пребывает увязшей в еще двух не предвещающих ясного исхода войнах, которые каждый месяц обходятся ей в миллиарды долларов и в которых 4000 солдат США «легли в могилу, и вот их нет» — вместе со 100 000 иракцев и афганцев. Экономика увязла в глубоком дерьме по причине изъятия банками заложенного под ипотечный кредит имущества, краха, по сути дела, рынка недвижимости, резкого роста цен на нефть и рекордных дефицитов федерального бюджета. Показатель поддержки нашей страны международным сообществом падает, как и рейтинг доживающего последние дни своего второго срока президента, а между тем его администрация блаженно продолжает насиловать Конституцию, подвергая заключенных пыткам, без всяких на то оснований наделяя исполнительную власть все большими полномочиями и добиваясь от президента «письменных указов», которые позволяют ей не реализовывать те принятые конгрессом законопроекты, которые не по душе Белому дому, без наложения на них президентского вето. А экономическая пропасть, отделяющая богатейших американцев от прочих их сограждан, выросла до размеров, коими она отличалась в предшествовавший Депрессии Позолоченный век. Когда же все это поймут?

Может быть, как раз к ноябрьским выборам поспеем? — однако уже конец марта, а Дж. И. Ньюитт имеет не большее, чем его дремотная муза, представление о том, какого Х-пробел-пробел он втолковывает все это своей записной книжке. Он знает одно — и это все, что он знает по данной части: 23 марта (в первый день Пасхи, что, разумеется, никакого значения не имеет), когда Дж. и его подруга обнялись перед тем, как выключить свет и лечь в постель, Творчески Писающая часть его Воображения ощутила нечто эквивалентное близящемуся… оргазму? Рыганию? Чиху? Пуканью? Он даже зажмурился — крепко, как мог, — и поднапряг, так сказать, свою Фантазию (тихонько, дабы не потревожить соложницу), Чтобы Оно Состоялось. Но преуспел лишь в одном — заснул, осознав это с зачаточным разочарованием через пару часов, при Первом Ночном Мочеиспускании, а затем с сонным вздохом еще три часа спустя — при Втором Н. М., — пока наконец, уже перед самым рассветом, когда прокатившаяся над Стратфордом/Бриджтауном ранняя весенняя гроза, весьма неожиданная для этого еще зябкого времени года, не пробудила его от долгожданного