– Выкладывай нож, наркоман! Мальчишку знают в заведении. Поделите эти деньги, а остальное он принесет завтра… – Он обратился к Клеархосу: – Завтра? Даешь слово?

– Завтра расплачусь, – сухо ответил тот.

Когда затих шум и возобновилась игра, Клеархос сидел уже на низкой скамеечке рядом со старухой. В его ноги упирались колени девочки, которая читала букварь.

– Де-и. П-е-а-пе-а… – тянула Вула.

– Нет, смотри лучше, в начале еще «и».

– Ах да, бабушка!

– Будешь стараться, станешь хорошей ученицей, – сказала старуха, помешивая в жаровне ореховую скорлупу.

Потом она достала из кармана фартука полотняный мешочек и высыпала немного гашиша, чтобы набить трубки.

– Плохо кушает малышка. Вот дядя будет бранить ее. Будешь бранить ее, дядя?

Клеархос скорчил страшную рожу. Девочка хотела спать. Она отложила букварь и забралась на колени к матери, дремавшей тут же на кухне.

Проходя через спальню, Клеархос увидел Зафириса, продолжавшего стоять в той же позе, прислонившись к стене. Его прищуренные глаза были устремлены на красное дрожащее пламя лампады.

– Дерьмо! – пробормотала проститутка.

Клеархос медленно брел по узким переулкам. Ночь была облачная. В его рваных ботинках хлюпала вода. Бараки, лепившиеся друг к другу, погрузились в глубокий сон. Изредка то в том, то в другом окне мелькал свет ночника. От общественной уборной на углу распространялась удушающая вонь… На кухне в одном из домов что-то жарили. Усталый женский голос затянул грустную народную песню:

Сотириса Хандраса Клеархос нашел в пустой кофейне.

Сотирис, огромного роста, здоровенный, как буйвол, в молодости отличался необыкновенной физической силой. Еще в то время, когда он был связан с бандой Бубукаса, друзья как-то шутки ради предложили ему согнуть толстый гвоздь. Он взял его в руку и сжал так сильно, что лицо и шея от напряжения стали у него красные, как спелый помидор. Но гвоздь поддался.

Однажды ночью во время пожара он руками защитил лицо от огня. Из-за ожогов атрофировались мышцы, и пальцы у него стали скрюченными, как у птицы. Даже рубец на правой щеке и шее, доходивший до волосатой груди, был менее страшным. Сотирис работал на шахте десятником. По окончании вечерней смены он ужинал в ближайшем кабачке, а потом шел в кофейню. Часто, засидевшись допоздна, он оставался один в пустом зале, наблюдая, как официант подметает пол и ставит на место стулья. Он тихонько напевал печальную восточную песню или беседовал с хозяином.

Как только он увидел Клеархоса, лицо его просияло от радости. Так радуются люди при встрече с человеком, от которого могут услышать хотя бы самые незначительные новости о любимой женщине. Он засуетился, подвигая ему стул, и готов был угостить его чем угодно. Клеархос, находившийся еще в возбужденном состоянии, заказал коньяк.

– Давно не видал тебя, Сотирис… Ты что-то не появляешься теперь в нашем доме.

– Да… То есть прохожу иногда мимо, но не заглядываю. Она не говорила тебе, что прогнала меня?

– Нет, но я слышал кое-что от этой потаскухи, жены Николараса. А Фотини… Мне и не к чему с ней разговаривать.

– Как она живет? – жалобным голосом спросил Сотирис.

– Хорошо.

– А дети?

– Хорошо… Знаешь, Сотирис, я хотел…

– Куда она решила перебраться? – перебил его тот. – Каково в прачечной женщине с пятью ребятишками! После пожара я предложил ей: «Переходи, Фотини, ко мне в комнату хоть ради детей, а я буду жить где-нибудь в другом месте».

– Знаешь, Сотирис…

Опять он не дал ему ничего сказать.

– Ты еще молод, Клеархос, потому не в состоянии понять. И большинство людей не понимает. Они думают: «Так ему, подлому, и надо. Чего он хочет? Чтобы она валялась у него в ногах?» Да, она прогнала меня, но если я скажу тебе, как это случилось…

Он положил на стол свои изуродованные руки. Правой доверительно коснулся плеча Клеархоса. Тот вздрогнул. Ему хотелось отстраниться, но он постеснялся.

– Двадцать лет я люблю ее. Вот тебе крест! Двадцать лет…

Клеархос знал эту историю и не имел ни малейшего желания снова ее выслушивать. Но Сотирису необходимо было с кем-нибудь поделиться своим горем. Он наклонился в смущении поглаживая изуродованными пальцами Клеархоса по плечу. Как только тот открывал рот, Сотирис крепко сжимал ему плечо и не давал говорить.

Еще до войны Сотирис Хандрас жил напротив дома Фотини. Увидав ее, он останавливался и, разинув рот, смотрел на девушку. Но она гордо проходила мимо или, если стояла у окна, тут же его захлопывала. Он следил за ней, ходил по пятам, а в воскресенье, прихватив кого-нибудь из друзей, отправлялся на шоссе. Она, задорно хохоча, гуляла там под руку со своими подружками.