— Да ладно те, Ромка, мы же не маленькие. Сам должен понимать…

— Вадик, свали, — пренебрежительно бросил Рома и крепко взял меня за плечо.

Внутри что-то непонятное происходит. А еще появилось чувство, словно я совершила какую-то вопиющую глупость и о ней стало известно всем-всем. Мне стыдно, только это не обычный стыд за саму себя — это стыд за любимого.

— Ну я пошел… вы тут сами уже, — Вадик кивнул мне. — Увидимся еще, Тань.

На душе мерзко, еще чуть-чуть — и слезы полезут из глаз, как червяки из-под земли во время дождя.

Я смотрю вслед моему смайлику, и хочется… плакать, что ли… нет, хочется визжать, громко, настолько, чтобы поблекшее небо отозвалось на мой крик громом и молнией.

— Тань, ну передвигай ногами, — понукает брат.

— Да пошел ты! — я скидываю его руку с плеча и сквозь зубы говорю: — Отцепись от меня!

— Ну что с тобой? Очнись! Тебе вообще не стыдно?

— Мне? Да почему мне должно быть стыдно, о чем ты?!

Рома наморщил лоб.

Какой же он противный, когда пытается строить из себя большого брата!

— А ты об Але подумала?

— Что-о-о?

— Ты поняла «что», не прикидывайся.

Я сжимаю кулаки, чтобы не наброситься на него.

Нашел, чем меня стыдить!

— Да ей все равно, она с Кириллом из третьего зависа…

— Бред! — оборвал меня Рома на полуслове. — Ты видела?

— Нет, но…

— Вот тогда и не говори!

— Мне все равно! Отстань от меня! Хватит уже учить, что я должна, а что нет! Мне плевать, понятно?! Плевать на твое мнение! И на Алю мне плевать, будь она хоть с Кириллом, хоть с двумя Кириллами… — Вот так — сорвалась. Если бы у леди были погоны, лычки с них полетели бы сейчас вверх тормашками.

— Она плачет в палате, — Рома со вздохом посмотрел на туманный горизонт. — А тебя уже называют разлучницей.

— Ты за этим сюда прибежал? Сказать мне, что Алечка плачет, да? Я разлучница?!

Как же хочется стукнуть его!

— Мне все равно, что болтают глупые курицы! Я разлучница, значит… Вот и прекрасно! Очень этому рада!

— Таня, да зачем тебе сдался этот…

— Ну-у, давай, скажи?! Кто мне сдался?

Я не сдержалась, толкнула его. А Роме хоть бы хны — смеется еще!

— Не лезь ко мне! — крикнула я. — С кем хочу, с тем и встречаюсь, не нужна мне твоя гадкая опека!

— Дуреха! Вадик — коллекционер, чего тут непонятного!

— Сам ты коллекционер! Ненавижу тебя, Рома!

Я ускорила шаг, чтобы отвязаться от брата, практически бегу, но он проявляет свою обычную настырность и несется за мной.

— Хочешь, я тебе кое-что расскажу про него? — задыхаясь от бега, воскликнул он. — Хочешь?

— Нет! Нет! Нет! Не хочу! — Я резко остановилась.

Довел. Слезы все-таки покатились по лицу.

— Ну, Тань… — он тоже остановился, тон его из сердитого стал мягким, даже нежным.

Я отвернулась. Не люблю, когда кто-то видит мои слезы.

— Тань… ну ладно тебе, извини. Нравится тебе он, и ладно, все, я больше не буду лезть.

— Вот и отстань! — не оборачиваясь к нему, буркнула я.

Рома похлопал меня по плечу.

— Не лей слезы… Вадик не любит плакс.

— Да? — я с интересом посмотрела на брата.

Рома пожал плечами и беспечно улыбнулся.

— Не знаю, просто так сказал.

— Дурак!

Зло берет! Не могу долго на него обижаться. Вот так всегда, сперва доведет, а потом сразу же разжалобит и развеселит.

— Мир? — Рома протянул мне мизинчик. Как в детстве, когда он не хотел катать меня на багажнике своего велосипеда, а я ревела от обиды и жаловалась папе.

Я нехотя даю ему свой мизинец. Как королевна, одолжение ему делаю.

Ну да, слабовольная… так уж вышло. Брат у меня все-таки один-единственный.

На улице уже мрачновато, хочется поскорее в светлый, уютный корпус. Сосны скрипят — это они переговариваются между собой… страшные у них все-таки голоса.

Мы идем молча по ухабистой дороге, сухие сосновые иголки хрустят под ногами, а кругом, куда ни глянь, — лес и таинственно темно — там — между высокими стволами.

— Ну и чего с Алей? — не выдержала я.

А Рома как будто только этого и ждал.

— Ну… сама подумай. Увидела, как вы целуетесь на дискотеке, разнылась и убежала. Ее там всем лагерем утешают.

— Ну надо же!

Мне дела нет до нее. Вадик мой! Пусть хоть целое корыто слез наплачет — не отдам! Он МОЙ!

Брат, видно, понял все, что я не сказала, по выражению моего лица, потому что упрекать больше не стал.