Оба родителя были темноволосыми, а потому Вертен не переставал дивиться их белокурому потомству; это изумление и его последующие краткие записи о семействе стали первыми признаками возрождения его творческой энергии, создания зарисовок состояния умов Австрии. Хотя, возможно, думалось ему, такую творческую деятельность лучше направить на запись подробностей тех случаев, в расследовании которых ему довелось участвовать, чем на похождения литературных героев типа его франтоватого графа фон Хильдесхайма.

По вечерам семейство Вульф после ужина развлекало своих постояльцев музыкальными представлениями. Они распевали альпийские песни под аккомпанемент гитары господина Вульфа и аккордеона его супруги. Вертен вообще-то не был поклонником этого инструмента, зачастую издающего резкие звуки с присвистом, но в руках госпожи Вульф он превращался в источник мелодичной радости с оттенком грусти.

Однако сегодня, в субботний день, унылая альпийская погода, дрогнув, отступила. Пар поднимался от влажной земли под теплыми лучами высоко стоящего в небе солнца, и Вертен вознамерился навестить обиталище Малеров. Он был там только один раз, во второй половине дня своего прибытия, и на обратном пути в гостиницу ухитрился промокнуть до нитки, чудом не угодив в разбушевавшуюся позже грозу, которая метала косые зигзагообразные копья электрических разрядов разгулявшихся природных сил, пронзающих озеро, казалось, до самого дна.

Какую же разительную перемену принесли эти два дня, ибо теперь погода была ясной и чудесной. Птицы сопровождали его своим пением на пути по раскисшей от грязи дорожке, ведущей из деревни. Время от времени проезжала телега, запряженная волами, и погонщик бросал подозрительный взгляд в сторону адвоката из-под надвинутой на глаза альпийской шляпы, украшенной сбоку пучком волос из бычьего хвоста. Однако же подозрение сменялось теплым приветствием, когда Вертен произносил традиционное сельское: «Gr"uss Gott!» [52] Адвокат умышленно избегал его в Вене, выбирая вместо этого более сухое или нейтральное «Guten Tag» [53] или «Guten Abend». [54] Отрекаясь от своего иудаизма, он хотел, чтобы его приветствия носили как можно более светский характер.

Вертен как раз приближался к вилле Керри, когда услышал отдаленный звук сельского оркестра, доносящийся из деревни: туба разыгрывала напев вместе с кларнетами и рожками. Ему не удалось точно определить мелодию. Когда он завидел съемный дом Малера, то тотчас же заметил небольшую группу из трех мужчин и двух дам, собравшуюся на дороге перед ним; беседуя, они наблюдали за виллой Керри, как будто ожидали смены парадного караула. Наметанный взгляд сразу определил бы в них горожан — женщины были разодеты в длинные белые платья и шляпы с огромными полями, в которые ни за что бы не вырядилась ни одна сельская жительница в здравом уме; мужчины были в котелках, и их городские костюмы выглядели чем-то чуждым на фоне зелени и цветов парка перед виллой Керри. Проходя мимо них, Вертен расслышал отчетливый шенбруннский [55] выговор, выдававший их принадлежность к высшему венскому обществу. Один из мужчин, с лихо закрученными усами, говорил всем прочим:

— Сейчас он должен сочинять, сидя за роялем, но попозже обычно выходит на прогулку. Может быть, тогда…

Вертен не стал задерживаться, чтобы выведать, чего же ожидал этот человек. Эти люди явно не представляли собой никакой опасности для Малера, они были просто заядлыми любителями музыки и преданными поклонниками директора и дирижера Придворной оперы. Неужели они специально спланировали свой отдых так, чтобы он совпал с отпуском Малера? Но тут Вертен вспомнил, что неподалеку находится фешенебельный курорт Бад-Аусзее; наверняка они пребывали там, поддерживая свое здоровье на водах.

В доме Вертена приветствовал Малер собственной персоной, он быстро затащил его в помещение перед тем, как захлопнуть за ним дверь.

— Вы видели их?

В его голосе звучала паника.

— Кого? — удивился Вертен.

— Этих. — Он махнул правой рукой в сторону парка перед домом. — Этих паразитов, собравшихся снаружи. Бог мой, они даже шлют мне письма, прося портрет с автографом. Вскоре они примутся шпионить за мной через театральные бинокли.

— Они не замышляют ничего плохого, — начал было Вертен.

— Ничего плохого? Эти назойливые личности невыносимы! Почему они не могут оставить меня в покое и не мешать моей работе? А это адское гудение из деревни? Каждый день они начинают перед обедом играть в свои проклятые дудки и трубы и продолжают еще и после! Будешь молиться за ниспослание дождя, чтобы усмирить их пыл.

Возбужденный Малер подошел к одному из окон, сделанных по обеим сторонам входной двери, и украдкой бросил взгляд через кружевные занавеси на своих непрошеных посетителей.

Он обернулся, обращаясь к Вертену:

— Сделайте доброе дело и прогоните их.

— Не говорите нелепостей, Малер. Я здесь для того, чтобы защищать вас от покушений на жизнь, а не от ваших поклонников.

— Но они убиваютменя! — возопил Малер в отчаянии. — Они уничтожают мою творческую сущность, а это то же самое. У меня в году всего шесть недель на сочинение музыки. Но как я могу сосредоточиться на моей Четвертой симфонии, когда эти бесцеремонные особы таращатся на мои окна? Когда через двери и окна просачивается этот кошмарный шум?