И враг пытается отстреливатся, но их огонь не доставляет нам сильного дискомфорта, трудно отстреливатся от окопавшегося на высоте неприятеля, тем более, когда ты на виду лежишь. Местами сохранившиеся офицеры и унтера пытались, как-то скоординировать отпор, но снайпера у нас не лыком подпоясаны (или не ломом шиты?), и снайпера и другие более менее меткие бойцы отстреливали сперва конечно тех, у кого погоны покруче.

Тут дисциплина и порядок в фашистких рядах рухнули ниже абсолютного нуля (ниже минус 273 по цельсию), и животной толпой жаждущей жизни любой ценой зольдатики рванули в лес. И тут их встретил шквал пулеметного огня, ну да в лесу у нас был припятан козырный туз, едрит мадрид осасуну через вальядолид, целая колода козырных тузов. Их втретило около двух десятков пулеметных струй, не выдержав напора "стали и огня" супостаты, рванули назад. Но и тут их ждала только смерть, с холма мы стали опять пулять во всю ивановскую. Группа ливонских оптимистов, попытались сгрузить с повозек минометы, но два осколочно фугасных снаряда, красиво уложенные меж повозками Полуэктовым, и тут наглядно показали гитлерне превосходство коммунизма, над национал-социализмом.

И тут у враг нашел единственный выход, войти в лес и затаится за деревьями, все таки из танка обзор не супер, даже из хваленых немецких танков. И потому остатки гитлеровских ублюдков стали растворятся в лесу, туда пулять пушками и минометами, мы побоялись, можно задеть свои танки. Поэтому устроили стрелкоую бурю, по моему приказу пулеметчики выпустили диски и ленты (те, что уже заряены были) до конца по следам немцев. Им помогли и остальные стрелки, до конца выпуская патроны из уже заряженных обойм и магазинов. Все на нас упала тишина, как снег на голову (или сосулька, у нерадивых комунальщиков), и в этой тиши стали слышны стоны раненных, лежавших на дороге немцев.

Ко мне, в наш окоп, пробрался Хельмут, и предлагает поговорить с немцами, пока они деморализованы. Ну что бы попробовать перетащить на нашу, сторону побольше простых немецких ребят охмуренных австрийским, однояйцевым челколобым ублюдком, и другими гиббонтропами.

Взяв рупор (я не знаю откуда он тут взялся, ну рупор), Хельмут направляет раструб в сторону левого берега и начинает (тельмановская школа):

– Камерады, с вами говорит бывший кандидат на офицерский чин 45 пехотной дивизии Хельмут Юргенс.

Ваше положение безвыходно, сейчас мы начнем зачистку силами всей дивизии, и каждый встреченный с оружием в руках, будет убит на месте. Все же, кто хочет жить, предлагаю сдать оружие и остановить бессмысленное кровопролитие. Советское командование, не хочет проливать бесцельно кровь немецких парней, те кто сдадут оружие, получат жизнь и свободу.

Даю вам пятнадцать минут, через мятнадцать минут закидаем вас минами и снарядами, затем начнем зачистку, если вы согласны принять наши условия, то знак - белый флаг. Время четырнадцать часов двадцать минут, время пошло.

Из леса стали доносится разговоры и крики, но кто, о чем, и зачем говорил и кричал, мы не знаем, у немцев идет обсуждение.

Через десять минут замечаем около восьми импровизированных белых флагов, ну и я говорю Хельмуту:

– Хельмут, командуй, тем, кто сдается идти к одинокой сосне, ну вправо.

Затем говорю радисту:

– Передай танкистам, пусть сгруппируются у одинокой сосны и принимают капитуляцию немцев, но близко к танкам не подпускать, не менее пятидесяти метров дистанции.

Радист открытым текстом передает сообщение танкистам, и Хельмт снова берет рупор:

– Камерады, идем к одинокой сосне, слева от нас, там кладем оружие и отходя строимся.

Немцы боязливо выбираются из лесу и идут к ориентиру, тут сзади по ним (из гитлеровских стволов) какие-то упорные верблядуны начинают шмалять по честным немцам, те залегают и тоже отвечают. По тому месту, где расположены "непримиримые", Полуэктов кладет несколько осколочно-фугасных прибабахов. Наши пулеметы бешено шмаляют в нациков (ну, вообщето в то место, где нацики) и те затихают.

Хорошие немцы скапливаются у того самого ориентира и гора оружия сданного немцами растет, плохие немцы притаились.

– Кравцов, береш свою роту, бегом на грузовики, и вперед на тот берег, надо охранять сдавшихся в плен, ах да и Хельмута с его ребятами возми, пусть с хорошими немцами покалякают.

Крацов с Хельмутом, вызывая своих бойцов, уходят, нам, остальным тоже надо теперь, на тот берег переправится, командую всем собираться, и бегу догонять Кравцово-Юргенсов.

Бойцы сворачивают свои позиции, а я добегаю и ныряю в кузов грузовика, обалдеть вокруг одни немцы, я значит, к Юргенсу попал. Западло, Хельмут в кабинке, и я один на один с немцами, западло не в том, что я ссу, нет западло в том, что я не говорю по-немецки.

И мы, молча, едем, вниз с холма, потом к мосту и от моста вправо, к одинокой сосне.

Когда наш опель-блитц, доехав, глушит мотор, я в числе первых спрыгиваю с кузова, толпой в сто-двести человек стоят "хорошие" немцы, в десятке метров перед ними холмик из оружия, а вокруг немцы уже оцеплены кравцовской ротой.