Просыпаюсь от вкуса сладких губ, ого с утра меня целуют, надо глазки протереть, вдруг о ужас какой ЛГБТ присосался. Нет, открывая глаза, слава богу, вижу Маняшу и отвечаю также страстно и нежно, ну и само собой как же без утренней "пробежки". За часик "пробежались" стандартно два раза, теперь встаем, одеваемся, и я спрыгиваю с борта с канистрой воды в зубах. Ставлю канистру и еле успеваю поймать прыгнувшего начтыла, опять встречаемся губами, но баста на сегодня, аля геркум аля гер (может написано неправильно, я не лягушист, и ни разу, ни парле, ни ву франсе). Сперва поливаю Мане, она как говорится топлес, и азартно умывается, колыхая этими самими топлесами, затем вытирает насухо топлесы (ну и все остальное тоже). Затем, одевшись, она начинает поливать мне, бррр пытался по ее примеру помытся "топлес", а вода-то холодная. Ну, наверно тысячи лет проживания предков в холодных краях (Ленобласть, вам чай не Дубай), помогли ей обморживеть. Но я держу марку и с улыбочкой умываюсь холодющей водой до пояса (я-то южный фрукт, у нас поздней осенью вода на улице и то теплее).

Потом как уже принято, у нас, завожу тыртырбырбыр (мотор блитца) и сев в машину едем в расположение, вокруг, как будто, никакой войны. Тишина, покой, сверчки вроде стрекочут, жаворонки агитацию ведут в пользу Гринпиписа, короче белорусское лето.

Доехав, глушу мотор, Маша обходит машину, чмокает меня в губки (а вокрг люди, блин) и величаво колыхая колыхалостями (или колыхнутостями?), уходит, бросив на прощание:

— Пока любимый!

Рядом стоит Шлюпке и улыбаясь смотрит на меня, причем улыбка такая добрая, такая слащавая, чувствую и этот прикалывается.

— Гутен морген герр Шлюпке, — приветствую Бернхардта.

— Послушайте Фарход, люди говорят – женщина на корабле, к неудачному плаванию, а если женщина на опеле?

— На каком опеле, — мямлю я, его-то нахрен не пошлешь, это ж Шлюпке.

— Женщина на опеле, конец статусу холостяка, — говорит Шлюпке и усмехается, — кстати прекрасная женщина, и интендант неплохой, быстро она у нас в имущественном плане порядок навела. Теперь и в вашей личной жизни порядок наведет, желаю удачи Фарход.

Теперь понимаю, что это от чистого сердца, и я пожимаю ему руку, приговаривая.

— Спасибо Бернхардт, спасибо!

Иду в штаб к полковнику, стучусь (сапогом о сапог, домофонов-то у шалаша нема) и услышав разрешение вхожу. Полковник, почему-то задумчив, ну да разведчики молчат. Те поехали веерным способом, шерстить окрестности, еще вчера, да и колонна была подарена ведь ими. Веерный метод они делятся на три – четыре группы, веером обследуют 5-20 километров, затем встречаются, систематизируют собранную информацию. Если информация, горячая или очень вкусная, то должны сообщить в центр, а если нет, то идти дальше, так же растекаясь по сторонам, и снова соединяются для объединения собранной информации.

И вот скоро сутки как их нет, правда вчера в полдень, передали шифровку о колонне вкусной и горячей. И с тех пор молчок, вот значит потому полковник и грустен.

— Товарищ полковник, не переживайте, ребята не в первый раз в поиске, и раньше бывало, задерживались. Война есть война.

— Да я все понимаю, но в крепости мы потеряли очень много людей, если бы все погибшие там, если бы были здесь, мы бы второй фронт открыли.

Бедный полковник не знает, что в нашей реальности (а может и эта наша, просто я своим попадаловом историю поменял?) крепость пала, и из защитников выжили единицы, в концлагерях.

В шалаш входит Ивашин с старшиной, и тот зовет нас на завтрак. Вчера батальон Ахундова понарыл землянок, а плюс еще и столовую с кухней. Под сенью больших деревьев устроен навес, под ним длинные лавки и столы. На двести сидячих мест, то есть прием пищи по очереди, на всех столовую строить и траты большие, и хрена замаскируешь. Садимся с краю и принимаемся закусывать, чем бог (простите вермахт) послал, тут же вполголоса переговариваясь, завтракают бойцы ЗАР.

Закончив прием пищи, поднимаемся и курящий Ивашин, сладко затягивается какими-то диковинными (особенно для меня) трофейными сигаретами. Я в той жизни курил, а в этой даже не тянет, но стою рядом, полковник ушел.

— Ну что Ивашин как тебе панцер четыре?

— Хороший танк, товарищ старший лейтенант, но первое; броня слабовата, против нашего КВ, да и тридцать четверки тоже, не катит. Второе; пушка тоже слабовата, даже немцы его окурком прозвали, но машинка комфортабельная.

— И что КВ или панцер VI?

— КВ, однозначно КВ, тем более мой КаВеша ждет меня в лесу, и хранит моторесурс, а этот поломается, новый отобьем.

Позавтракавшие первыми бойцы первой роты батальона Ахундова, уже вовсю стучат топорами, скрежещут пилами и стучат лопатами. У них же поручение строить зимовку номер 2, вот они и работают с утречка.

— Радиограмма, радиограмма, — кричит чеченец "дешифровщик", и бежит, не разбирая дороги к штабному шалашу. Подзываю его и беру шифровку, блин она на чеченском.

— Нука Заурбек переводи, — говорю ему, тот берет бумагу и читает сразу, переводя в голове:

— У нас все нормально, переночевали в деревне, скоро идем обратно. Онищук.

— Ну, Заурбек беги к полковнику, порадуй командира, — говорю я, и тот упорхнул как орел с места в форсаж.

Глазею, как бежит чеченец, кто-то берет меня за руку: