— Повесился! — Несколько учеников помладше с криком в ужасе выскочили из класса. — Повесился! Фан Шучжай повесился!

Обмякшие руки Фан Шучжая уже бессильно повисли, ноги больше не дёргались, пухлое тело вдруг вытянулось, и из штанов змеёй выскользнули звучно испущенные ветры. Ученики растерянно метались по двору. Из учительской выскочила Цзи Цюнчжи, а с ней несколько мужчин, имён которых я не знал, как и не знал, что они преподают. «Кто повесился? Кто?» — громко спрашивали они на бегу, спотыкаясь о ещё не убранный строительный мусор. Перед ними неслась толпа возбуждённых и перепуганных школьников. Цзи Цюнчжи двигалась большими прыжками, как лань, и вскоре уже стояла в классе.

— Где он? — Она растерянно шарила вокруг глазами, мало что видя из-за резкого перехода от яркого солнечного света к полумраку класса. Грузное тело Фан Шучжая лежало на полу, как туша зарезанного поросёнка. Чёрный полотняный пояс, из которого он смастерил петлю, скрутился и лопнул.

Опустившись перед ним на корточки, Цзи Цюнчжи схватила его за руку и перевернула лицом вверх. Я видел, как она нахмурилась, выпятила губы и зажала нос. Вонь от Фан Шучжая шла неимоверная. Она тронула его пальцем за нос, потом со свирепым выражением ткнула ногтем в желобок под носом. Фан Шучжай поднял руку и попытался отвести её палец. Она хмуро встала и пихнула его ногой:

— Поднимайся!

— Кто опрокинул парту?! — Она стояла у кафедры, кипя от негодования.

— Я не видел. И я не видел. Я тоже не видел, — послышались голоса.

— Ну и кто же тогда видел? Или кто сделал это? Может, хоть раз смелости наберётесь?!

Все сидели, понурив головы. В мёртвой тишине раздавались лишь всхлипывания Фан Шучжая.

— Чтоб я тебя не слышала! — хлопнула она ладонью по столу. — Коль решил помереть, так это пара пустяков. Погоди вот, научу тебя кое-каким способам. Не верю, что никто не видел, как опрокинули парту. Шангуань Цзиньтун, ты мальчик честный, может, ты скажешь? — Я уставился в пол. — Подними голову и смотри мне в лицо, — скомандовала она. — Знаю, тебе страшно, но я за тебя заступлюсь, не бойся.

Я поднял голову, глянул в красивые глаза истинной революционерки, в памяти всплыл свежий запах зубного порошка, и меня тут же будто прохватило порывом промозглого осеннего ветра.

— Я верю, у тебя достанет смелости не покрывать плохих людей и их чёрные дела, — громко произнесла она. — Это необходимое качество для всех детей нового Китая.

Чуть покосившись влево, я столкнулся с грозным, не сулящим ничего хорошего взглядом У Юньюя и снова свесил голову на грудь.

— Ну-ка встань, У Юньюй, — спокойным голосом велела Цзи Цюнчжи.

— Это не я! — заорал тот.

— Что же ты тогда переживаешь? Чего разорался? — усмехнулась она.

— Всё равно не я… — чуть слышно промямлил У Юньюй, ковыряя ногтем парту.

— Настоящий мужчина держит ответ за свои поступки, У Юньюй!

Тот оставил парту в покое и медленно поднял голову. Лицо его исказила гримаса злобы. Он швырнул на пол учебник, завернул грифельную доску и карандаш в кусок синей ткани, сунул под мышку и презрительно заявил:

— Ну я перевернул, и что дальше? Сдалась мне эта ваша учёба паршивая! И не хотел я учиться вовсе, это вы меня подбили! — И с надменным видом направился к выходу, долговязый, широкий в кости: ну просто воплощение грубого, неотёсанного остолопа — и по виду, и по манерам. У дверей на пути у него встала Цзи Цюнчжи. — Прочь с дороги! — рявкнул он. — Чего лезешь?!

Она одарила его милой улыбкой:

— Хочу, чтобы такой презренный недоделок, как ты, запомнил: за сотворённое зло… — Правой ногой она вдруг молниеносно ударила его по колену. Взвыв от боли, У Юньюй рухнул на четвереньки. — …всякий мерзавец понесёт наказание!

У Юньюй запустил в неё грифельной доской и попал прямо в грудь. Схватившись за ушибленное место, Цзи Цюнчжи вскрикнула. У Юньюй поднялся и, хорохорясь, заявил:

— Думаешь, я тебя испугался? Я крестьянин-арендатор в третьем поколении. Все мои родственники — семьи обеих тётушек и бабки — крестьяне-бедняки. Мать родила меня на дороге, когда нищенствовала!

Учительница потёрла грудь:

— Не хочется, честно говоря, руки марать о такого пса паршивого. — Она сплела пальцы и надавила до хруста в суставах. — Мне наплевать, в третьем поколении ты крестьянин или в тридцатом, но проучить тебя всё-таки придётся! — Незаметное движение кулака — и от удара в скулу У Юньюй взвыл и пошатнулся. После второго, ещё более мощного, удара по рёбрам он получил ещё ногой по лодыжке и, растянувшись на полу, захныкал как маленький. Цзи Цюнчжи подняла его за шкирку и ухмыльнулась, глядя на эту гнусную рожу. Потом подвела к двери, наладила ему коленом в пах, толкнула ладонью, и У Юньюй грохнулся навзничь на кучу битых кирпичей. — Ставлю тебя в известность, — сообщила она, — ты исключён.

Они остановили меня на тропинке, что вела из школы в деревню. У каждого в руке по упругой ветке шелковицы. Надвигались сумерки, в косо падающих лучах солнца их лица казались желтовато-восковыми, а мягкий свет придавал каждому свой оттенок — и У Юньюю в его неизменной шапочке, с распухшей щекой, и Го Цюшэну с его злобным взглядом, и Дин Цзиньгоу с чёрными, как древесные грибы, ушами, а также известному всей деревне каналье Вэй Янцзяо с его почерневшими зубами. В грязных канавах по обочинам тропинки покрякивали встрёпанные утки. Я собрался было проскользнуть мимо, но мне преградил путь своей веткой Вэй Янцзяо.