Шрифт:
— Никаких «за цзинь», поштучно продаю.
— Ну и почём за штуку?
— Два мао [187] пять фэней.
— Мне десяток.
Она откинула большое покрывало, когда-то белое, а теперь почерневшее, вытащила из пакета, привешенного к тележке, кусок нарезанной старой газеты и завернула в него десять пирожков, достав их металлическими щипцами. Малый рылся в толстой пачке крупных купюр, ища помельче, а стоявшие вокруг следили за его руками.
— Разбогатели за последние два года крестьяне Гаоми! — с завистью произнёс мужчина с кожаным портфелем.
187
Мао — 10 фэней, гривенник.
— Что, завидки берут, почтенный Хуан? — Малый в куртке уже набросился на пирожки и говорил с набитым ртом. — Коли так, возвращайтесь домой, выбрасывайте свою железную чашку риса [188] и айда со мной рыбу ловить.
— Деньги вещь такая, — сказал «портфель». — Они как свирепый тигр, что спустился с гор, — кусаются!
— Будет вам, почтенный Хуан, — ехидно произнёс малый. — Кусаются собаки, кошки, зайцы с перепугу, а вот чтобы деньги кусались, не слыхивал.
188
Железная чашка риса — традиционное выражение, обозначающее стабильный заработок.
— Молод ты ещё, что с тобой говорить, не поймёшь, — махнул рукой «портфель».
— Э-э, почтенный Хуан, только не надо возрастом кичиться. Зачем, как говорится, бить себя по лицу, чтобы выглядеть внушительнее, и опрокидывать прилавок, чтобы назвать мясо нечистым. Ведь крестьянам позволили заниматься бизнесом и обогащаться — разве не сама ваша мэр зачитала во всеуслышание официальный документ об этом?
— А ты и рад стараться, приятель, — хмыкнул «портфель». — Компартия свою историю не забудет, так что поостерегись!
— Чего остерегаться-то?
— Ещё одной земельной реформы! — с расстановкой произнёс «портфель».
— Ну и пусть себе проводят реформу, — ответил малый, помолчав. — Всё заработанное я трачу на еду, на выпивку и развлечения, как был у вас чёрной костью, так и остался. Или думаешь, буду таким же дураком, как мой дед? Горбатился как проклятый, чтобы заработать немного, недоедал так, что и по нужде сходить было нечем. А как поднакопил и купил несколько десятков му никудышной земли, тут и реформа подоспела: р-раз — и в помещики записали, ваши на мост потащили, и — бабах! — разлетелась его голова под пулями. Но я вам не дед. Я деньги копить не буду, я их проедать буду. А затеете ещё одну земельную реформу — вот он я, стопроцентный крестьянин-бедняк.
— Сколько дней прошло с тех пор, как с твоего деда ярлык помещика сняли, а, Цзинь Чжуцзы? А ты всё старое поминаешь!
— Ты, Хуан Лянь, ровно та жаба, что колесницу остановить пыталась, — переоцениваешь свои возможности. Ступай лучше домой и удавись! Думаешь, политике государства можно противостоять? По мне, так ничего у тебя не выйдет.
В это время подошёл нищий в драной ватной куртке, подпоясанной красным проводом, и протянул к «портфелю» старую керамическую плошку с несколькими монетами и засаленными мелкими купюрами:
— Подай хоть что-нибудь, братец, подай на пирожок…
— Иди, иди отсюда! — отвернулся «портфель». — Сам ещё не завтракал!
Цзиньтуна нищий смерил презрительным взглядом и повернулся к другим. На душе стало ещё горше: «Даже нищие избегают тебя, Цзиньтун!» А нищий уже стоял перед малым в куртке и канючил:
— Сжалься, браток, пожалей, подай на пирожок…
— Ты из каких будешь? — спросил тот.
— Из бедняков мы, — сказал нищий, помолчав. — Уж восемь поколений, как крестьяне-бедняки…
— Помогать беднякам — это мы всегда пожалуйста! — провозгласил малый и бросил оставшиеся два пирожка вместе с измазанной в жире газетной бумагой в плошку нищего. Тот схватил пирожки и запихнул в рот, облепив подбородок обрывками бумага.
В зале ожидания началось некоторое оживление. Из комнаты отдыха вышли контролёры в синей форме, в фуражках, с компостерами в руках. На их лицах было написано раздражение, они с холодной ненавистью взирали на толпу пассажиров, которые, толкаясь, устремились вслед за ними на контроль. В коридоре встал человек с мегафоном.
— В очередь, все в очередь! — громко призывал он. — Без очереди билеты компостироваться не будут! Вниманию контролёров: без очереди билеты не компостировать!
Но народ всё равно давился у воротец. Раздался детский плач. Смуглолицая женщина с мальчиком на руках, девочкой на спине и двумя большими петухами под мышками громко честила отпихнувшего её мужчину, но тот не обращал на неё внимания. Водрузив на голову картонную коробку с лампочками, он продолжал ломиться вперёд. Женщина дала ему пинка под зад, но он даже не обернулся.