Шрифт:
— Когда после? Сию секунду бегите… Да не туда, не в ту сторону! Буфет — здесь!
— А как же я… вас потом найду?
— Да что вы… трехлетнее дитя, что ли? Однако компаньона я себе нашла… Ну, бегите скорей в буфет — я вас тут подожду…
— Только вы ж не уходите отсюда… а то я…
— Ради бога, скорее!
Я схватил чемодан, и мы понеслись на перрон.
— Где наш поезд? — спросила она, переводя дух.
— Я думаю, этот. Ай-я-яй, какой маленький…
— Это отцепленный вагон, глупый вы человек. А нам нужен поезд! Вот и мой носильщик, кстати. Где поезд в Одессу?
— Пожалуйте!
Впереди шла Елена Николаевна, отыскивая наш вагон, за ней обремененный коробками и саквояжами носильщик, а сзади — я, беззаботно помахивая своим чемоданчиком.
Сели вовремя — через минуту поезд двинулся.
Елена Николаевна обмахнула платком разгоряченное лицо и, улыбнувшись, спросила:
— Как вы думаете, если бы не я — уехали бы мы сегодня?
— Ни за что, — уверенно сказал я. — Я удивляюсь, как вы так хорошо разбираетесь в этих железнодорожных штучках.
— В каких штучках?
— Вот в этих билетах, носильщиках, поездах… тут сам черт ногу сломит.
III
Полчаса прошло в дружеском разговоре. Я сказал:
— А мне хочется есть.
— О чем же вы раньше думали, на вокзале?
— Забыл.
— Эх вы! Впрочем, вероятно, скоро будет буфетная станция… Посмотрите путеводитель.
— Да у меня его нет…
— У меня есть. Берите.
Я взял в руки путеводитель и повертел его в руках.
— Ого, какой толстый… Воображаю, сколько тут буфетных станций!
Развернул, стал перелистывать, вздохнул.
— В три часа утра будет станция. Не дождаться…
— Какая станция?
— Териоки…
— Что-о? Вы какую дорогу смотрите?
— Вот… желтые такие листочки…
— Ах ты господи! Вам няньку нужно… В путеводителе не можете разобраться!
— Хотел бы я видеть человека, который в нем разбирается! — недоверчиво сказал я.
— Подумаешь, трудность. Дайте-ка мне… Вот! Через сорок минут вы можете закусить… Поезд стоит восемь минут.
— Не успею… Я всегда запутываюсь в этих минутах.
— Ну, ладно… Выйдем вместе.
Я подпер рукой подбородок и принял сиротливую позу. Елена Николаевна участливо взглянула на меня.
— Как же вы вообще живете, большое дитя, если ничего не понимаете, всюду опаздываете и теряетесь в самых пустых случаях?
— Да и плохо живу, — прошептал я со скрытым страданием в голосе. — Папа у меня умер, мама далеко… А тут всюду какие-то номера, звонки, все кричат, бегут… Хорошо, что я с вами поехал…
— Ну, ничего, — успокоительно сказала она. — Ничего, мой большой ребеночек. Как-нибудь доедем. Вы где предпочитаете спать: на верхней койке или на нижней? Надеюсь, уступите мне нижнюю?
— Уступлю, конечно. Только я уж извиняюсь, что ночью разбужу вас…
— Чем?
— Упаду. Я ночью всегда ворочаюсь с боку на бок и, разметавшись, обязательно падаю.
— Гм… Ну, ладно… Спите внизу. Как-нибудь устроимся… Ах вы, беспомощное существо!
Она шутливо погладила меня по голове, и в голосе ее прозвучала материнская нежность и снисходительность к слабому.
IV
Никогда мне не приходилось путешествовать с таким комфортом и спокойствием, как в этот раз.
Я чувствовал себя маленьким любимым ребенком, о котором всегда позаботятся, которого не дадут в обиду, накормят, убаюкают и приласкают. Мой большой рост, густой голос и широкие плечи не служили препятствием этому.
Моя спутница укладывала меня спать, поправляла сползавший плед, гасила свет, когда я засыпал, и будила утром, когда была остановка на большой станции, чтобы я мог напиться кофе, который она разыскивала с помощью проводника вагона.
Ее тешило, когда я, просыпаясь, тер кулаками глаза, потягивался, как ребенок, и щурился от сильного света.
— А-а, — покровительственно говорила она. — Бэбэ проснулось? А для бэбэ уже готов кофе.
Я был рад, что разбудил в ней материнские инстинкты. Мой чемодан потихоньку приютился около ее вещей, и его всегда на пересадках переносили вместе с картонками и саквояжами, а я шел сзади и насвистывал, поглядывая по сторонам.
Озабоченная Елена Николаевна шагала впереди, изредка оглядывалась и с беспокойством говорила: