— А почему он два раза руки поднимал?

— Не знаю. Поднимал, и все.

— Пап, а кто был этот полевой игрок?

— В поле играл Фред Грейс, младший брат ВиДжи. Его не стало всего через несколько месяцев. Но в его жизни была минута славы, когда двадцать тысяч человек смотрели на него, затаив дыхание. Бедный Фред! Как же рано он умер!

— Пап, а ты когда-нибудь брал такую же хитрую подачу?

— Нет, сынок. Я был довольно средним игроком.

— А ты хоть когда-нибудь обманные подачи брал?

— Ну, я бы не сказал. Понимаешь, хорошее взятие — это зачастую просто счастливая случайность, и одно такое взятие я помню как сейчас.

— Пап, расскажи, а?

— Ну вот, стоял я на полосе подач. Это почти что рядом с калиткой. Бросал Вудкок, который тогда считался лучшим подающим Англии. Матч только начался, и кожаный мяч был еще красный и не обтрепанный. Вдруг я увидел что-то наподобие алой вспышки, и в ту же секунду мяч оказался у меня в руке. Я даже шевельнуть ей не успел, а мяч уже был в перчатке.

— Ух ты!

— Видел я еще оно похожее взятие. Тогда повезло Ульетту, техничному игроку из Йоркшира, большому такому, высокому парню. Он подавал, а бьющий — это был австралиец на отборочном матче — отбил изо всех сил. Ульетт никак не мог видеть мяч, но он просто выставил руку и поймал его.

— А если бы мяч попал ему в грудь или в живот?

— Ну, тогда бы ему было больно.

— А он бы заплакал? — тут же спросил Толстик.

— Нет, малыш. Игры служат как раз для того, чтобы научиться смело и мужественно держать удар. Вот, предположим…

На лестнице послышались шаги.

— Боже мой, ребята, это мама. Быстренько закрыли глазки… Все хорошо, дорогая. Я сделал им строгое внушение, и, по-моему, они почти заснули.

— И о чем же вы говорили? — поинтересовалась леди Солнышко.

— О крикете! — крикнул Толстик.

— Ничего особенного, — начал оправдываться Папа. — Вполне естественно, что двое мальчишек…

— Трое, — справедливо заметила леди Солнышко, поправляя ребятам одеяла.

Сумерки. Дети сидели тесным кружком на ковре. Первой заговорила Крошка, поэтому Папа, устроившийся в своем кресле с газетой, навострил уши, поскольку наша юная леди, как правило, молчала, и любое выражение ее детских мыслей вызывало интерес. Она нянчила свою истрепанную подушку по имени Ригли, которую любила больше всех своих кукол.

— Интересно, а Лигли пустят в Царство Небесное? — задумчиво спросила она.

Ребята засмеялись. Они почти всегда смеялись над тем, что говорила Крошка.

— Если нет, я тоже не пойду, — серьезно добавила она.

— И я тоже не пойду, если не пустят моего мишку, — заявил Толстик.

— Я скажу, что это холошая, чистая, умытая Лигли, — продолжала Крошка. — Я люблю Лигли.

Она прижала подушку к себе и стала ее баюкать.

— Слушай, пап, — спросил Парнишка самым серьезным тоном, — а как ты думаешь, в раю игрушки есть?

— Конечно, есть. Там есть все, чтобы детям было хорошо.

— А игрушек там как в магазине Хэмли? — поинтересовался Толстик.

— Гораздо больше, — веско ответил Папа.

— Ух ты! — выдохнули все трое.

— Пап, а пап, — начал Парнишка. — А вот мне интересно про потоп.

— Ну, хорошо. А что именно?

— А вот эта история про ковчег. Там собрали всяких животных, каждой твари по паре, и плавали они сорок дней, да?

— Ну, так написано.

— Слушай, а что тогда ели плотоядные?

С детьми надо быть честными и не отделываться от них смехотворными объяснениями. Их вопросы о подобных вещах в большинстве случаев куда более серьезны, чем ответы родителей.

— Видишь ли, малыш, — сказал Папа, тщательно подбирая каждое слово, — этим историям очень-очень много лет. Иудеи записали это в Библии, но узнали они эту историю от вавилонян, а те, в свою очередь, скорей всего, переняли ее еще у кого-то, кто был до них. Если рассказы о чем-то передаются подобным образом, каждый добавляет что-то от себя, и нельзя с уверенностью сказать, как же все было на самом деле. Иудеи вписали это в Библию точно так, как услышали, но это сказание существовало за многие тысячи лет до них.