Едва я успеваю щелкнуть раз-другой, на мое плечо ложится тяжелая длань. Оборачиваюсь и вижу уже не даму, а гренадерского вида молодого человека, который с картонной улыбкой предлагает мне следовать за ним. Бросаю взгляд на Валентина Рихтера. Положив рядом свои аппараты, он с самым невинным видом созерцает потолок. Когда меня уводят (хотя на самом деле уводить надо было его), он хитро подмигивает и посылает мне воздушный поцелуй. Уже за спиной я слышу характерные быстрые-быстрые щелчки его фотомета. Воспользовавшись тем, что внимание служителя было приковано к моей персоне, он сделал, как говорил позже, несколько самых лучших кадров. Их показывали в Москве по телевидению. Было бы несправедливо скрыть от общественности, кто был причастен к этим лучшим кадрам.

Меня ведут через весь зал к выходу строгая дама и служитель-гренадер. Товарищи, мимо которых я прохожу, дают искренние советы не терять присутствия духа и не ронять лица. Я же стараюсь показать, как должен вести себя в экстремальных обстоятельствах настоящий мужчина. Наивно рассчитываю, что мне поможет один документ, который я ношу в наружном боковом кармане. Это удостоверение члена Международной ассоциации спортивной прессы, в котором содержится просьба на разных языках «оказывать подателю сего содействие в исполнении его…». Вот только в исполнении чего, дописать на карточке не смогли — не хватало места. Я имел основания предполагать, что господа, которые начинают неторопливо допрашивать меня, догадаются, что речь идет о «функциях».

Этот документ дает право автоматической аккредитации на всех Олимпийских играх, а также право посещать все стадионы всех стран.

— Этот документ годен на спортивные соревнования. Но здесь шахматы…

— А что это такое?

— Это не спорт (легкая, едва уловимая ироническая улыбка касается лица главного администратора с профессионально недоверчивым прокурорским взглядом). Это — шахматы. Можете спрятать ваше удостоверение подальше.

Так неожиданно решился многовековой спор о том, что же такое шахматы — спорт или искусство; теперь, после такой беседы, у меня сложился вполне отчетливый взгляд на эти вещи, и я не думаю, что кому-нибудь удастся его поколебать.

— Покажите вашу аккредитационную карточку.

— Я эту карточку получить еще не успел.

Администратор демонстративно, будто через силу, вскидывает брови.

Чувствую, как под его взглядом теряю частицу уверенности:

— Я приехал в Багио полчаса назад.

— Прекрасно, прекрасно… И только потому не знаете наших порядков?

— Возможно, только потому.

— Ничего, мы попытаемся вас просветить. В том смысле, что не вас, а вашу пленку, чтобы следующий раз…

Я приготовился дорого продать свою пленку. В это время заговорил маленький меднолицый господин в темно-синем батнике:

— Дайте нам ваш аппарат, мы только осмотрим его, а пленку трогать не будем.

— Объясните, для чего он вам нужен?

— Чтобы убедиться, что он для фотографирования и больше ни для чего.

— Пожалуйста.

Аппарат (допотопный «Зенит-3-с»), который постеснялся бы показать любой уважающий себя фоторепортер, аккуратно передают из рук в руки. Снимают телеобъектив, предварительно прокрутив кадр, чтобы не засветить. Временами мне начинает казаться, что камеру не только осматривают, но и обнюхивают, стараясь убедиться в том, что это действительно не лазер (будто у лазера свой специфический запах). Я чувствую плохо скрываемый вздох облегчения, когда экспертиза дает благоприятный для всей компании результат.

И только господин в батнике чем-то недоволен. Мне показалось, что он был бы в высшей степени обрадован, если бы эксперты пришли к противоположному выводу. (Позже я узнал, что он из числа телохранителей В. Корчного, у каждого из которых свои четко очерченные функции, — этот, видимо, отвечал за «лучевую безопасность» претендента.)

Я готовлюсь проститься с этой симпатичной компанией и пробую взять обратно свой аппарат, но мне говорят:

— Так как вы нарушили правила, мы забираем эту камеру до последнего дня матча. Но если у вас обнаружат другую камеру, ее конфискуют.

— А если я не намерен оставаться до конца матча? («Не намерен», признаюсь, не самый точный глагол, я был бы всем сердцем рад остаться здесь до конца, но наше пребывание в Багио ограничено одной лишь неделей — от субботы до пятницы.)

— Тогда оставьте свой домашний адрес, и мы вам вышлем аппарат, когда матч закончится.

В это время дверь отворяется, и я вижу круглое, как солнышко, расплывшееся в улыбке лицо Вали Рихтера, которого, очевидно, замучили угрызения совести.

— Тебя уже давно ищут, где ты? Вот твое аккредитационное удостоверение, — и Валентин торжественно протягивает мне впрессованную в пластик карточку.

Мои новые знакомые начинают новый тур консультаций, в результате чего выносят вердикт отпустить меня вместе с аппаратом. Верх берет свойственная филиппинцам доброжелательность, и мне даже желают счастливого пребывания в Багио.

— Спасибо, — говорит мне Валентин от души.

— Не за что, — отвечаю я через силу.