Любовь качала головой — нет-нет, это слишком ответственный шаг, ребенка нельзя превращать в орудие шантажа. «Кто говорит о настоящем ребенке? — парировал Леже. — Тебя что, в детстве врать не учили? Ты ему скажи, что беременна, и вот увидишь, что я прав».

Он действительно оказался прав.

Медлить было нельзя. Любовь видела, что некогда солнечные отношения с супругом охлаждаются с космической скоростью, угрожая ужаться до размеров черного карлика. Она занервничала. Если пройдет слушок, что Завальнюк перед самой своей трагической кончиной намеревался развестись, — логично будет заподозрить вдову. Этого нельзя было допустить любой ценой. Когда-то Любовь позволяла себе бесшабашные поступки: гулянки в обществе поклонников (несмотря на замужество, у нее, как у всякой красавицы, оставались преданные обожатели), пляски до утра в ночных клубах, кокетливые рукопожатия, манящие взгляды. Тогда ей было наплевать, что о ней скажут. Тогда было можно. Теперь она стала нервной и подозрительной. Теперь она всюду появлялась с мужем, повиснув у него на локте, как брелок, и демонстрируя направо и налево свое безоблачное семейное счастье. Никто не должен был догадаться, что счастья нет и в помине.

Чтобы развеять среди знакомых даже тень сомнений в прочности их брака, она посетила клинику для будущих мам. «Совершенно случайно» в холле приемной она столкнулась с Лелькой.

— Привет! — вытаращилась Лелька. — Ты-то что здесь делаешь?

Для Любови, как для кукушки, забота о потомстве была органически чужда, и она этого не скрывала, наоборот, бравировала своим презрением к традиционным женским ценностям. И вдруг — она признается, что ожидает ребенка.

— Только это пока секрет.

В глазах Лельки зажглись две лампочки.

— Поздравляю! Это просто чудесно! — неискренне произнесла она, зато со всей искренностью выклянчила эксклюзив на первые фотографии счастливой мамаши с ребенком на руках для журнала, в котором работала.

Поскольку никакого ребенка в действительности не предполагалось, Любовь щедро уступила ей эксклюзив.

— Ты прелесть! — объявила Лелька, чмокнув ее в обе щеки жирными от помады губами. — Никому не скажу. Чао!

Через пару дней все знакомые втихаря переваривали стопроцентный слух о том, что Любовь ждет малыша. Что и требовалось доказать. Ибо беременных не бросают. Точнее, бросают, но не в ее ситуации. В ее — носят на руках и всячески лелеют.

До Завальнюка эта новость дошла всего с месячным опозданием. Ошеломленный муж нанес молниеносный визит в Жуковку. К его удивлению, Люба оказалась дома. Она спала, закутавшись в пушистый белый плед. Если бы на столике рядом с ней стоял «дринк» и полная пепельница, Завальнюк решил бы, что она напилась. Но пепельница отсутствовала, а вместо «дринка» на столе обложкой вверх лежал развернутый журнал «Хэппи парентс» с круглолицым бутузом на обложке. Если бы Завальнюк увидел жену лежащей в гробу, он не пережил бы большего потрясения.

Несколько минут он сканировал взглядом ее тело, надеясь обнаружить какие-либо визуальные признаки «интересного положения». Убедившись, что на собственные силы рассчитывать в таких вопросах не приходится, он решил нарушить молчание:

— Что с тобой?

В его голосе, как в дорогих духах, звучал сложный эмоциональный букет: раздражение, удивление, недоверие, сомнение и надежда с оттенком восторга.

Люба открыла глаза и посмотрела на него таким взглядом, словно не до конца проснулась.

— Ты?! — Следовало изображать из себя покинутую и несчастную женщину, изумленную приездом мужа. — Надолго?

— Что с тобой? — повторил муж. — Чего валяешься?

Ее всегда раздражала манера Завальнюка выражаться грубо и примитивно. Она отвернулась, ответила:

— Устала.

— Меньше шляйся по кабакам, — посоветовал муж.

Люба не прореагировала.

— Ты ничего не собираешься мне сообщить? — ехидно спросил муж, сверля взглядом ее спину, но ответа не получил.

— Почему я, как дурак, обо всем узнаю последним? — крикнул он.

Она не ответила.

— Это правда, что ты беременна? — прямым текстом заорал он.

— Тебя это интересует? — голосом умирающего не лебедя даже, а колибри простонала жена.

— А ты как думаешь?!

Она молчала, пока Завальнюк не затрубил, как бешеный слон:

— Ну-у-у?

Скорбно сложив руки на животе, Люба поднялась и прошла мимо него, не удостоив даже взглядом, и скрылась в ванной. Имитировать тошноту — дело плевое.

— Ты будешь со мной говорить или нет? — бушевал слон под дверью санузла, но уже менее убедительно.

— Умоляю, оставь меня в покое, — простонала она через дверь. — Мне плохо.

Слон побушевал немного, требуя, чтобы она открыла. В характере Завальнюка вполне логично было бы взломать дверь. То, что он отступил, говорило: он поверил!

Муж удалился в свой кабинет и до ночи провозился в нем. Люба слышала, как Завальнюк тяжело ходит взад-вперед, натыкаясь на мебель. Он швырял тяжести на пол и громко чертыхался. Люба догадывалась, чем благоверный там занят: как всякий нормальный идиот муж, он пытался по памяти восстановить ход прошедших событий и высчитать, могла ли она быть беременна.