Поторопитесь!»

— Дурак! Какой дурак! — простонал Яцек, качая головой.

— Любопытно, что Кричевская плела Юре на этот раз? Ведь все улики, казалось, оборачивались против нее: подсунуть мужу водителя-профи, гонщика с темным прошлым, — это высший пилотаж наглости.

— Она такая и есть, — заметил Мочалов, — наглая и самоуверенная. Даже не заметает как следует следы, действует в открытую. Что бы она ни наплела, но Юра ей поверил.

— Интересно, а когда Малышев понял, что Кричевская его дурит? — вслух подумал Яцек.

Простой на первый взгляд вопрос вызвал легкое замешательство в рядах бойцов.

— Как — когда? Ну… Понятно, что незадолго до того, как застрелился, — ответил Мочалов.

— Понятно, что не после, — в тон ему съязвил Михальский.

— А если без ерничанья?

— А если без, — посерьезнел Яцек, — смотрите: вот Малышев летит с Кричевской в самолете. Она ему бает о своей несчастной доле, он сочувствует, дальше — больше, туман в мозгах и так далее… Верю! — воскликнул он тоном Станиславского. — Убедительно. Допускаю, что так оно было. Затем что? Затем Малышеву совершенно случайно вот этот дурень Гошка поручает навести справки о похожей автокатастрофе. И Малышев узнаёт, что наш любимый друг Петя Лежнев уже однажды вляпался по самое не могу в идентичную аварию. Малышев моментально понял, что эту информацию можно использовать как дышло. Смотря к кому она попадет.

— Да уж, попала бы она тогда ко мне! — мечтательно протянул следователь.

По тону его читалось, что, если бы до суда над Кричевской ему попала эта бумага, Мочалов мог бы с полным правом воскликнуть: «Полцарства за коня!» — если коня приравнять к трудовой биографии «простого русского парня» Пьера Луи Леже.

— С этим моментом мне все тоже более-менее ясно. Допускаю, что в самолете Кричевская взрыхлила почву…

— И полила ее французскими духами, — вставил Георгий.

— Да хоть бы и слезами. Она валила все на шофера, а себя выставляла жертвой обстоятельств. Ты, Гошка, правильно сказал. Если смотреть предвзято, то улики все против Лежнева: это у него одно недоказанное убийство в прошлом, а у Кричевской все в ажуре. Малышев принимает соломоново решение: ни вашим, ни нашим. После этого он навещает Кричевскую в Бутырке. Так?

— Так, — подтвердил Мочалов.

— Она убеждает Малышева предупредить Леже, чтобы его не сцапали. Неважно, что плела, но логично все укладывается, не так ли?

— Так.

— Кстати! — неожиданно осенило Мочалова. — Если Кричевская знала контактные координаты Лежнева… Значит, они поддерживали связь? Значит, и у него должны были иметься ее контактные координаты?!

Георгий чуть дернулся на стуле, покосился на следователя: молодец, дело говоришь, но подожди пока, не перебивай.

— Ну? — поторопил он Яцека.

— Баранки гну. Повторяю вопрос: как Малышев понял, что его, откровенно говоря, поимели? Что произошло?

Молчание было ему ответом. Сам же Яцек и продолжил:

— Допустим, Малышев ее любил и поверил ей. На суде Кричевскую оправдали. Зачем стреляться? Впору шампанское пить. Впору на Сейшельских островах проматывать миллионы покойника, если Малышев верит, что Кричевская их честно унаследовала. А он вдруг бах — и застрелился. Не находите в этом маленькой логической неувязочки?

Яцек обвел присутствующих взглядом победителя.

— Можно допустить, что у Малышева были другие мотивы кроме личных симпатий к Кричевской, — глядя в сторону, ответил Георгий. — Допустим, Кричевская посулила Малышеву золотые горы, а у Юры — невеста. Семью заводить — нужны бабки, своя квартира нужна, да мало ли что еще! Заела человека нищета.

— Что ж, по-человечески очень даже понятно, — оценил Михальский.

— А застрелился Малышев потому, что Кричевская его обула. Обманула, исчезла и гроша ломаного за труды не дала. Вот он и впал в тоску. Тоже понять можно: таких дров наломал, служебный подлог совершил, знал, что рано или поздно все всплывет. Да и совесть, наверное, стала мучить…

— Ага, — процедил Яцек. — Натощак это особенно часто случается.

Гольцов нахмурился, замолчал.

— Тебе как эта версия? — задал Яцек вопрос следователю.

Мочалов скривился. Молча порылся в черной прокурорской папке и извлек позапрошлогодний, изрядно помятый и надорванный на корешке номер журнала «Медведь».

Покраснев, объяснил:

— Взял с собой на всякий случай.

Журнал открылся на развороте, и все сразу стало очевидно без слов и философских выкладок.

— Это Любовь?

При одном взгляде на женщину, раскинувшуюся в смелой позе на медвежьей шкуре перед горящим камином, любые финансовые доводы казались оскорбительными.

— Только кастрат может служить такой женщине за деньги, — резюмировал Михальский. — Что-то произошло в промежутке между этим письмом и судом над Кричевской. Ты знаешь, когда Малышев отправил это письмо?

— Знаю, — кивнул Георгий. — Одиннадцатого февраля.

— А вышла Кричевская на свободу когда?

— Двадцать седьмого, — с содроганием вспомнил Мочалов. — Никогда этот день не забуду.