Солдаты хотели пристрелить его на месте, но офицер не позволил им этого сделать. Позже, у того перекрестка, немец открыл по ним огонь из пистолета, и передние ряды бросились назад. Начали стрелять из пистолетов и другие.

— Открыли огонь, как минимум, два пулемета, и мы все упали в грязь. В меня попали четыре раза, а в куртке я насчитал потом восемь или десять отверстий от пуль. Я видел, как трое или четверо немцев ходили и добивали раненых, которые молили о помощи. Я решил, что, кроме меня, не выжил никто.

Бывший военный полицейский Хоумер Форд рассказал:

— Кругом лежали раненые, они стонали и кричали. Подходили немцы, спрашивали друг друга: «Этот дышит?» — и добивали живых или пулей, или прикладом оружия. Ко мне они подошли самое близкое на три метра. Когда по нам открыли огонь, я упал на землю, раскинув руки, и чувствовал, как из меня вытекает кровь. Я лежал в снегу, весь промок и начал дрожать и очень боялся, что дрожь выдаст меня — но никто ее не заметил. Я пригнул голову, а они прошли по всему полю, а потом ушли на перекресток. Я слышал, как прямо рядом со мной стреляют из пистолета, как взводят курок и стреляют. Еще я слышал удары прикладов по головам и треск черепов…

Петер Рупп рассказал о произошедшем в отеле «Дю Мулин», а мадам Грегуар — о том, что произошло в Ставло. Мадемуазель Маретта Локнер поведала собравшимся о том, как пробиралась через хлев и увидела, как Охманн застрелил сержанта Абрахама Линкольна и остальных семерых из его батальона. Месье Натали из Стумона рассказал о произошедшем в деревне после появления в ней немцев. И с каждым рассказом, казалось, очередной гвоздь окончательно и бесповоротно вбивается в крышку гроба, который полковник Бартон Эллис уготовил обвиняемым.

Полковник Уиллис Эверетт начал свою речь с обвинений в адрес суда. Он поставил под вопрос юрисдикцию суда и заявил, что никакой общей почвы у перечисленных убийств нет, поскольку совершались они «в самой отчаянной из ситуаций войны». Естественно, Эверетт знал, что полковник Розенфельд этого не спустит, и так оно и вышло. Адвоката в резкой форме призвали к порядку с указанием на то, что суд составлен должным образом и имеет полное законное право судить обвиняемых.

Тогда Эверетт перешел к «свидетельствам». Он потребовал от суда признать их неприемлемыми в качестве улик. Большая часть заявлений обвиняемых была написана под давлением угроз, шантажа и физического воздействия. Бывший эсэсовец Бенно Агата заявил, что оговорил своих командиров только потому, как «мне сказали, что мои родители теперь в Польше и поляки о них позаботятся». Марцел Больц, тоже свидетель обвинения, уроженец Эльзаса, сказал, что американский офицер обещал ему безопасное возвращение во Францию, если он согласится свидетельствовать против своего командира. Потом адвокат выразил сомнение в «общеизвестности» того факта, что приказ о расстреле на перекрестке отдал лично Пейпер, отметив, что, несмотря на «признание» в содеянном, Пейпер явно не знал о том, что там произошло.

Потом к свидетельской стойке вызвали самого Пейпера, который показал, что его на протяжении пяти недель держали в камере без света, отопления и прогулок и что в конце концов он подписал свое признание не читая, после того как ему заявили: «Вас уже даже сам президент не спасет». Обвинение немедленно опротестовало заявление Пейпера, как и все прочие заявления о том, что признания получены силой. Эверетт замолчал в ожидании неизбежного. Розенфельд, как всегда, принял протест обвинения. Позже Эверетт расскажет:

— Когда требовали подробностей по поводу избиений и прочего, обвинение тут же выдвигало протест, и суд его принимал, потому что никто не хотел, чтобы эта порочная практика всплыла на открытом суде.

Адвокат пожал плечами и перешел к следующему пункту, задав Пейперу вопрос, стрелял ли тот когда-нибудь в бельгийских детей, как то утверждает обвинение. Пейпер наотрез отверг это предположение и на вопрос обвинения по поводу убийств в Ставло: «Стреляли ли в вас в Бельгии годовалые дети и восьмидесятилетние женщины?» — с сарказмом ответил:

— Годовалые дети в меня не стреляли даже в России, а что касается стрелявших в меня женщин, то устанавливать их возраст мне было некогда.

В июне Эверетт добился некоторых успехов. Вернулся офицер, которого он послал в приграничный Бюллинген, где, по предварительным данным, эсэсовец застрелил в затылок женщину, сидевшую в кресле. Выяснилось, что на самом деле женщина погибла за день до того, выходя из дома, от осколка американского снаряда. Об этом были привезены письменные свидетельства мужа погибшей женщины и местного регистрационного чиновника.

Позже был опровергнут и рассказ капрала Шпренгера о том, что он был свидетелем и участником расстрела американских военнопленных возле церкви в Ла-Глез. Эверетт послал своего человека и в Ла-Глез, и тот вернулся с письменным свидетельством от местного кюре месье Блокпо, который заверял, что в деревне не происходило никаких расстрелов и единственным погибшим в деревне американцем был сгоревший в «Шермане» танкист. Более того, и самой «внутренней стены церкви», возле которой, по словам Шпренгера, расстреляли американцев, не существовало, а священник в означенный день лично обходил вокруг церкви и не видел ни одного трупа.