Страсти, бушевавшие на школьном собрании, до обидного быстро сошли на нет. Для нас с Джули все закончилось отстранением от уроков на три дня. Но все эти три дня мы нарочно приходили в школу в обычной одежде, и пока у других учеников шли занятия, сидели на лавочке в школьном саду, уставившись в небо. Некоторые учителя, глядя на нас, хмурили брови, но ничего не говорили. На большой перемене Рэйко покупала для нас в ларьке сэндвичи с отбивными котлетами и апельсиновый сок. Подкрепившись, мы продолжали пялиться ввысь, пока не заканчивались уроки.

Как мне кажется, пятнадцатое июня [22] — день, когда меня покалечили во время уличной демонстрации, тоже имеет не последнее отношение к цепи описываемых событий. К тому времени я уже полных два месяца не занималась ни чем, что хотя бы отдаленно напоминало бы подготовку к вступительным экзаменам. Пожалуй, именно из-за такого душевного состояния, близкого к абсолютному безразличию, я и оказалась в ситуации, которая могла стоить мне жизни.

Все произошло, когда мы после завершения демонстрации хором исполняли «Интернационал». Внезапно послышался пронзительный лязгающий звук, и на нас обрушился штурмовой отряд полиции. Стоявший рядом студент крикнул мне: «Беги!» — и подтолкнул меня в спину. Я кинулась бежать, как ошалелая. Брызнула кровь, послышались чьи-то стоны. Оглянувшись, я увидела, что студент, который только что крикнул мне «Беги!», сидит на корточках с разбитой головой, а изо рта у него стекает алая струйка.

В следующее мгновение я потеряла равновесие и, запнувшись о чью-то ногу, полетела на землю. Прежде чем я смогла что-либо понять, я уже лежала под грудой тел, которые продолжали валиться сверху, словно костяшки домино.

Я съежилась и тряслась от страха, боясь, что меня арестуют, или что я вот так прямо здесь погибну. В тот момент я была всего лишь маленькой беззащитной девочкой. Перед глазами мелькали ботинки студентов, которые с невероятной скоростью в спешке разбегались кто куда. Виднелись дюралюминиевые щиты полиции. А за всеми этими ботинками, щитами и брызгами крови я увидела город и лоскуты синего неба. На глаза навернулись слезы, и я разрыдалась во весь голос.

Боль в спине и руке долго не проходила. Я уже думала, что наверняка сломала себе какую-то кость. Но больше, чем боли, меня пугало то, что тетка обо всем узнает. Конечно, дело было не в тетке, а в том, что она могла доложить обо мне отцу.

Я заперлась в своей комнате, сделав вид, что собираюсь позаниматься, а сама, пересиливая боль, корчилась в муках на кровати. На следующий день Джули привела меня к школьной медсестре. Сестра, как увидела ссадины у меня на спине и на руках, так у нее чуть глаза не повылазили. Ну мы с Джули наврали, как будто я упала, и даже улыбались при этом.

На вывихнутый локоть сестра наклеила охлаждающий пластырь и еще дала болеутоляющую таблетку. Как только она отвернулась, Джули стащила еще штук десять этих таблеток и засунула их мне в карман школьной формы.

Измазанную кровью блузку я разрезала на мелкие кусочки и сожгла в саду вместе с другим мусором, так чтобы тетка ничего не заметила. И только тогда я почувствовала, как сильно я устала.

После этого я не ходила даже на те демонстрации, на которых раньше бывала неоднократно. Страх был настолько велик, что я убегала, стоило мне услышать само слово «демонстрация». Как выяснилось, я была просто дерзкой девчонкой, просто упрямой трусихой, которая только и умеет с умным видом рассуждать о том, чего на самом деле не понимает. Возможно, я это всегда подспудно осознавала, только не хватало смелости честно себе признаться. Ну да ничего не поделаешь. К чему еще могла в итоге прийти девочка, которой по большому счету наплевать, что станет с этими вьетнамами и договорами безопасности. Так что я не особенно переживала.

Я даже начала подумывать о том, что хорошо бы уступить место председателя «Комитета борьбы за отмену школьной формы» Джули и совсем умыть руки. И вот, в то дождливое воскресенье, охваченная смутной тревогой, я брела по городу.

Раскрытый зонтик плохо защищал от дождя, который больше напоминал водяную пыль, поэтому я вымокла до самой блузки. Вдруг, через какое-то время я обнаружила, что стою перед входом в кафе «Мубансо».

С тех пор, как Рэйко показала мне это место, я была здесь дважды. И оба раза одна. В этом кафе хорошо было запоем читать книги, или, еще лучше, думать о чем-нибудь, зная, что тебе никто не помешает, и записывать случайные мысли в тетрадку. Несколько раз я натыкалась взглядом на знакомые лица, но особенно ни с кем не заговаривала. Я сидела, прислонив голову к пятну на стене, которое образовалось от прикосновений множества засаленных голов. Неподвижное сидение в ореоле этого потемневшего от времени пятна приносило мне удивительное успокоение.

Я закрыла зонтик и, пригнувшись, спустилась вниз по узенькой лестнице. Здесь вовсю ощущался запах табачной смолы. Прислушиваясь к густым, словно нависающим звукам клавесина, я толкнула входную дверь.

В кафе было накурено. Несколько парней мельком взглянули в мою сторону. Окинув взглядом помещение, я не обнаружила в нем ни одного знакомого лица. Почти все места были заняты. Единственные свободные стулья просматривались за перегородкой в глубине кафе, по левую руку от входа. Мне не хотелось к кому-то подсаживаться, поэтому я сразу направилась вглубь. Перед кабинкой спиной ко мне сидели два юноши. Один из них неторопливо обернулся назад и расплылся в улыбке.

Я почувствовала, как мое лицо заливается краской. Даже самой было странно, чего это я вдруг так покраснела.

На меня смотрел тот самый, похожий на иудея… молодой человек по имени Ватару. Вращая ручку зонтика, который по-прежнему был у меня в руках, я попыталась улыбнуться в ответ, но моя улыбка больше походила на неловко состроенную гримасу. Замерев, я смотрела на Ватару и даже не обратила внимания, что сидевший рядом с ним парень с зачесанными назад волосами тоже обернулся и басовито произнес: «О, это ты что ли!»