Шрифт:
— Мне очень горько, — веско произнес отец, сложив руки на груди, — что я воспитал свою собственную дочь лгуньей и ничтожным человеком. Все, что я хотел бы сказать тебе сейчас, ступай прочь и живи как знаешь, — увидев, что я молчу, отец многозначительно прокашлялся и продолжил: — Но я так не могу. Поэтому у меня к тебе только один вопрос: намерена ли ты поступать в университет?
— Не знаю, — ответила я.
Скосив глаза, отец бросил на меня сердитый взгляд.
— Скажи прямо, хочешь или нет.
— Ты же ждешь, что я отвечу «да, хочу»?
Беспокойно заёрзав на месте, тетка сунула руку под котацуи ущипнула меня за коленку. Я оттолкнула ее руку и добавила:
— Денег дашь, могу и пойти.
Сейчас залепит еще одну пощечину, почувствовала я, но отец лишь побагровел от злости и отвел взгляд.
— Пропустишь один год, и если почувствуешь, что сможешь поступить, я дам тебе деньги на учебу. Но только…
— Ой, да ладно тебе, пап, — перебив отца, я презрительно засмеялась. — Но только одно условие, это ты хочешь сказать? Будешь жить с нами в Токио и ходить на подготовительные курсы, да? Так вот я тебе сразу заявляю, я в Токио ехать не намерена. Хочу остаться в Сэндае!
— И в Сэндае ходить на курсы? И еще год изводить тетю, живя у нее на всем готовом, так?!
— Ну, обо мне-то не стоит, чего уж там… — слабо попыталась возразить тетка, но отец ее не слушал.
— Да ты хотя бы понимаешь, как она заботилась о тебе весь этот год? Сделать такое одолжение, приютить у себя племянницу, которой надо подготовиться к экзаменам, а взамен получить одни неприятности! То ты в школе устраиваешь дебош, как какая-то уличная шпана, то горланишь на всех углах: ах, политика! ах, революция! — хоть и ни черта в этом не соображаешь. В довершение всего еще и облила грязью родную тетю. Тебе не стыдно?!
— Когда это я тетю обливала грязью? Я вообще никого грязью не обливаю. Это мои личные проблемы.
— Ты просто бессовестная негодяйка!
— Если ты действительно так думаешь, можешь называть меня, как угодно.
— Как это мило — водить за нос собственных родителей! Тебе и впрямь так нравится вся эта политическая борьба?
— Что-то не припомню, чтобы я когда-то занималась политической борьбой. Настоящая борьба — это гораздо больше! Это дело жизни и смерти! А я занималась совсем другим. И я не знаю, сколько мне раз надо повторить, чтобы ты понял: это мои личные проблемы! Сколько бы я с тобой ни говорила, ты никогда этого не поймешь. Такому как ты заурядному работяге, который лижет задницу начальству и всю свою жизнь кладет под ноги родной компании, сколько ни объясняй…
— Пошла вон, — полушепотом простонал отец. Он произнес это так тихо, что я с трудом расслышала, что он сказал. Умолкнув, я с удивительным спокойствием наблюдала, как вздуваются вены у него на висках.
— Вон отсюда, — вновь повторил отец.
— Ну будет, будет… — выскочив из-за котацу, начала заступаться за меня тетка. Я медленно встала на ноги. Один мандарин покатился по столу и упал на татами.
— Кёко-тян, нельзя так. Помирись с отцом. Очень тебя прошу, — готовая расплакаться тетка схватила меня за руку. — Ну, хочешь пожить еще год в Сэндае, живи у меня. Я буду даже рада. Только не надо…
— Убирайся! — протяжно выдохнул отец, встал из-за котацуи ушел в соседнюю комнату.
Не говоря ни слова, я вышла из гостиной, вернулась к себе, надела свое любимое пальто цвета какао и обернула шею желтым шарфом. Сунув в карман кошелек, книжку с отрывными билетами на автобус и футляр для проездного, натянула шерстяные перчатки.
Я уже обувалась, когда в прихожую выбежала тетка:
— Куда же ты пойдешь в такой снегопад? Да еще и голодная!
— Не сердитесь, тетя, — сказала я, — но просто мне невмоготу здесь больше находиться. Надеюсь, вы меня понимаете.
— Разве можно уходить, поссорившись? Твоему отцу после обеда нужно возвращаться в Токио. Помирись с ним обязательно, пока он не уехал. Он же беспокоится о тебе. Поэтому он тебя и…
Я толкнула входную дверь и раскрыла зонтик навстречу густо падающим хлопьям. В нос ударил запах холодного и мокрого снега. «Кёко-тян!» — сорвался мне вслед сердитый теткин окрик. Не оборачиваясь, я отвела руку назад и закрыла за собой дверь.