Наконец ведра заполнены до краев, бабушка зовет извозчика, и пока он старательно устанавливает ведра, мы выходим с рынка и направляемся на Кокаревский бульвар. Когда строился водоотводный канал, или, как москвичи его называют, Канава, то землю, выброшенную из русла, никуда не увозили, и она образовала довольно высокий земляной вал. Богатый купец Кокарев, чьи доходные дома находились неподалеку, посадил на валу деревья, посеял траву и цветы, проложил дорожку, поставил скамейку.

Вот по этой-то дорожке, толкая перед собой закрытую набитую льдом тележку, важно прохаживался мороженщик.

– Какое ты хочешь мороженое: сливочное, какао или фруктовое? – спрашивала бабушка, доставая кошелек.

Конечно же, я хотела и то, и другое, и третье, потому это был очень трудный выбор!

– Возьмите два маленьких и разных… – приходил мне на помощь мороженщик, и я охотно соглашалась.

Он вкладывал круглую вафлю в специальное приспособление, зачерпывал ложкой мороженое из металлического цилиндра, плавающего во льду, густо, горкой, намазывал его на вафлю и пришлепывал сверху еще одной такой же вафлей. А на вафлях были выдавлены имена, и какая же это была радость, когда тебе вдруг доставалось твое имя!

Варенье варили во дворе. Выносили керосинку, медный, начищенный до блеска таз и пакеты с сахаром. Собирались все ребята с нашего двора: дети дворника Алексея – Нурахмет и Хадыча, мои неизменные подружки Лидка Торопова и Галя Романовская, маленькая дочка столяра Фокина Клавушка… Где-то вы теперь, далекие друзья мои?..

Какие запахи витали над двором – малиновые, вишневые, смородиновые! А как благоухали маленькие блюдечки (розетки) с розовой пенкой, которые бабушка вручала всем нам, и мы вылизывали эти блюдечки так старательно, что носы у нас становились липкими, и перед следующей порцией пенки нас обязательно посылали умываться.

Когда варенье остывало, его перекладывали из таза в высокие банки с широким горлом, банки закрывали вощеной бумагой, перевязывали разноцветными шнурками, и поверх вощеной бумаги наклеивалась этикетка, где было написано название ягоды, число и месяц, когда сварено варенье.

Наливку ставили в пятилитровых бутылях, засыпали ягоду сахарным песком, и так интересно было наблюдать, как с каждым днем ягоды оседали, уменьшались в размере, а бутыль наполнялась густым сладким соком.

В нашей семье никто не страдал пристрастием к спиртным напиткам, водки в нашем обиходе не водилось, на вина и коньяки, вероятно, не хватало денег, а вот наливки были всегда. Как красиво они выглядели в прозрачных графинах на белой скатерти!

Зимой, если я заболевала, меня обязательно поили на ночь чаем с малиновым вареньем – вкусное лекарство!

12

Было еще одно путешествие в Замоскворечье, а вернее сказать, регулярные, несколько раз в год, путешествия в Третьяковскую галерею. Обычно они начинались поздней осенью и продолжались всю зиму. Вот эти-то зимние путешествия особенно запомнились мне.

В Третьяковку ехали на трамвае. Садились в вагон на Малой Дмитровке и катили по заснеженной Москве. Окна в трамваях замерзали, покрываясь затейливыми мохнатыми узорами, и бабушка вручала мне тяжелый медный пятак, который я долго согревала в теплой варежке, а потом прикладывала его к замерзшему стеклу, отчего на стекле получалось круглое отверстие, через которое можно было наблюдать за той жизнью, что проходила на улицах: за прохожими, ежившимися от холода, торопливо идущими по тротуарам, лошадьми, запряженными в легкие саночки, извозчиками в сборчатых суконных шубах, норовившими на остановках обогнать трамваи. Вот, наконец, со звоном и грохотом мы переезжали Большой Каменный мост, внизу белела замерзшая Москва-река с протоптанными в снегу тропками. Выходили из трамвая на Большой Полянке, напротив церкви Иоакима и Анны, казавшейся мне огромной. Именно эта церковь и дала близлежащей улице название – Якиманка.

Ехали долго, и каждый раз бабушка рассказывала мне семейное предание о том, как она впервые посетила Третьяковскую галерею, видно, хотела, чтобы я запомнила его. И я запомнила.

А побывала она в Третьяковке впервые ни много ни мало в 1891 году! Случилось это во время ее свадебного путешествия. Жили они тогда на Кавказе, дед служил начальником Земельного управления, сначала в Баку, потом в Тифлисе, там они и венчались. И вот дед привез молодую жену – бабушке было тогда девятнадцать лет – в Первопрестольную. Он мечтал показать ей Кремль, Московский университет, где учились их общие кумиры – Лермонтов, Герцен, Огарев, Белинский, – храм Христа Спасителя и, конечно же, Третьяковскую галерею.

Середина лета. Университет пуст, студенты и профессора разъехались на летние вакации. Однако приветливый сторож охотно провел их по коридорам и аудиториям легендарного русского храма науки. Потом они долго стояли перед образом святой Татьяны, покровительницы университета, что находился в нише на углу Большой Никитской и Волхонки. Молодые супруги мечтали, чтобы первой у них родилась дочь, которую они назовут Татьяной, чтобы была она умной, талантливой и стремилась к учению. Желание их исполнилось, и вскоре у них появилась девочка, которой и суждено было стать моей матерью.

А вот с Третьяковской галереей оказалось сложнее. Она была закрыта. Но, взглянув на исполненное отчаяния лицо обожаемой жены, дед решительно направился к дому Павла Михайловича Третьякова, благо он примыкал к галерее, попросил швейцара доложить о нем и, когда Павел Михайлович вышел к нему, рассказал, что приехали они с далекого Кавказа и не могут покинуть Москву, не взглянув на его прославленную сокровищницу.

И Павел Михайлович сам повел их по галерее, показывая свои любимые картины и рассказывая истории приобретения некоторых из них. Третьяков даже предложил молодым отобедать вместе с ними, когда осмотр был закончен, но они, конечно же, отказались, не смея отнимать у него столько времени. И рассыпаясь в искренних и горячих благодарностях, расстались с гостеприимным хозяином, навсегда сохранив к нему благодарность.