Услышав эти слова, Имрик насторожил свои длинные, заостренные уши.

— Это правда, ведьма? — его голос прозвучал тихо и невыразительно.

— Правда, клянусь Сатаной. Я всегда сумею узнать, как идут дела в проклятой усадьбе. — Старуха, скорчившись над тускнеющими углями, затрясла своими лохмотьями. Тени, огромные и уродливые, заплясали на стенах. — Отправляйся, убедись сам.

— Я не рискну взять дитя датского вождя. Быть может, его оберегают Асы.

— Нет. Орм — христианин, хотя и равнодушен к своей вере, потому-то его сын еще не посвящен никаким богам.

— Плохо тебе придется, коли ты солгала, — сказал Имрик.

— Мне уже нечего терять, — ответила ведьма. — Орм сжег моих сыновей в их собственном доме, и вместе со мной умрет мой род. И не боюсь я ни богов, ни чертей, ни эльфов, ни троллей, ни людей. А то, что я сказала, — правда.

— Съезжу, посмотрю.

Имрик встал. Звенья его кольчуги зазвенели. Он запахнул широкий алый плащ, вышел из хижины и вскочил на своего серого жеребца.

Как порыв ветра пронесся Имрик, проскользнул как лунный блик из лесов в поля. Просторная страна открылась перед ним: тенистые деревья, высокие холмы, выбеленные инеем луга — все спало в лунном свете. То тут, то там под высокими звездами чернели хутора. Ночная нечеловеческая жизнь шла кругом: взвыл волк, блеснули зеленым огнем глаза дикой кошки, чьи-то маленькие лапы протопали у подножья дубов. Звери чуяли приближение ярла эльфов и отступали во тьму.

Вскоре Имрик достиг усадьбы Орма. По трем сторонам мощеного двора стояли риги, амбары и пристройки из грубо отесанных бревен, а с четвертой — палаты возносили к звездному небу кровлю с вырезанными на коньках драконами. Напротив Имрик разглядел женскую светлицу. Учуявши его, собаки ощетинились и зарычали. Но, прежде, чем они залаяли, он вперил в них страшный, как бы слепой, взгляд и сотворил знак. Собаки, тихо повизгивая, отползли.

Словно порыв ночного ветра подлетел он к светлице, заклинаньем распахнул окно и заглянул в него. Лунный свет упал на кровать, посеребрил копну разметавшихся волос Эльфриды. Но Имрик смотрел только на прильнувшего к ней новорожденного.

Ярл эльфов усмехнулся под забралом, скрывавшим его лицо, притворил ставни и поскакал обратно на север. Эльфрида пошевелилась, пробудилась и нащупала младенца рядом с собой. Тяжелые сны еще туманили ее взор.

В те дни Волшебный народ все еще обитал на земле, но завеса отчуждения уже нависла над его владеньями, так что они словно бы мерцали на рубеже между миром смертных и иным, нездешним; места, которые обычно казались просто одиноким холмом, озером или чащей, вспыхивали вдруг жутким блеском. Потому-то люди и старались не появляться на северном нагорье, которое называли Холмами Эльфов.

Имрик подъехал к Эльфийскому Утесу. Для смертных глаз он выглядел как каменистая вершина холма, а ярл эльфов увидел высокий замок с островерхими башнями, бронзовыми воротами и двором, вымощенным мрамором, увидел залы и галереи, стены которых были инкрустированы самоцветами и увешаны узорчатыми шпалерами, сотканными силой волшебства. Обитатели замка плясали в лунном свете на лугу перед его стенами. Имрик въехал в замок через главные ворота. Подковы гулко зазвенели по камню, и услужливые гномы-рабы выбежали ему навстречу. Имрик спрыгнул с коня и торопливо зашагал к главной башне.

Свет множества свечей преломлялся текучим причудливым блеском на самоцветах и позолоте. Из покоев доносилась музыка, будто горные ручьи журчали арфы, звенели трубы и флейты. На медленно колыхавшихся коврах и шпалерах, казалось, оживают узоры. Изменчивые, они покрывали стены, полы и сводчатые потолки, терявшиеся в голубом полумраке, но никто не смог бы проследить за всеми этими изменениями.

Имрик стал спускаться по лестнице. В тишине было слышно, как звенит его кольчуга. Неожиданно мрак, нарушаемый лишь тусклым светом факела, сгустился вокруг него. Он вдохнул холодный воздух подземелья. Только лязг металла да стоны доносились время от времени из сырых переходов, вырубленных в скале. Имрика, как и любого эльфа, не смущала темнота. Он по-кошачьи легко, бесшумно и быстро двигался в глубь темницы.

Наконец он остановился у дубовой, окованной медью, двери. Медь позеленела от патины, а дерево потемнело от времени; три огромных замка было на двери, и только Имрик владел ключами от них. Он пробормотал заклинание и открыл дверь. Она распахнулась со скрежетом.

Триста лет прошло с тех пор как ее отпирали последний раз.

В темнице сидела троллиха. Нагая, она была прикована за шею к стене толстой, точно якорная, бронзовой цепью. Тусклый свет укрепленного за дверью факела освещал могучие мускулы ее скорчившейся на полу фигуры. Троллиха была безволоса, зеленая кожа обтягивала череп. Повернув к Имрику отвратительную голову, она заворчала, оскалившись по-волчьи. Но ее глаза были пусты — два колодца мрака, в которых утонула душа. Вот уже девять столетий она оставалась пленницей Имрика. Троллиха была безумна.

Ярл эльфов посмотрел на нее, стараясь не глядеть в глаза, и мягко сказал:

— Мы должны снова сотворить подменыша, Гора.

Голос троллихи зарокотал раскатами подземного грома:

— Ого-го, он снова здесь. Добро пожаловать, кем бы ты ни был, ты ведь из ночи и хаоса. Ха, неужели некому стереть усмешку с лика мирозданья?

— Поспеши, — сказал Имрик, — мне нужно сотворить подменыша до зари.

— Поспеши, поспеши, палый лист спешит на осеннем ветру, снег спешит с небес, жизнь спешит к смерти, боги спешат к забвению. — Голос троллихи гремел по подземелью. — Золу и пыль несет бессмысленный ветер, и только помешанный просвищет музыку сфер. Ха, красный петух на навозной куче!