Тут он запнулся, и, как ни проклинал себя за нерешительность, ничего не добавил к этим словам.

Зима под натиском весны начала отступать. Фреда все еще жила в доме Торкеля. Никто не попрекнул ее тем, что она беременна, мало ли что могло приключиться с ней за время ее отсутствия! То ли врожденное здоровье и крепость, то ли продолжали действовать эльфийские снадобья, но ее беременность протекала легко. Она много трудилась по хозяйству, а когда работы не было, отправлялась в далекие прогулки, частенько в сопровождении Аудуна. Аса радовалась тому, что теперь у нее есть помощница и есть с кем перемолвиться словом, ведь у нее, в отличие от Орма, не было дочерей, да и служанок она почти не держала. Впрочем, говорила в основном одна Аса, а Фреда только коротко отвечала.

Сперва время текло для Фреды мучительно долго. Ее тяготило бремя грехов и гибель семьи, однако это она еще в силах была вынести, новая жизнь в ее чреве служила ей утешением, но потеря Скафлока мучила ее гораздо сильней.

Ни слова, ни весточки, ничего — с тех пор как она последний раз видела его у кургана Орма в лучах зимнего заката. А ведь Скафлок отправился в земли, которых нет мрачней, на поиски того, что должно его погубить. Где он был вчера, где будет завтра? Жив ли он? Быть может, он лежит где-то недвижный, охладелый, и ворон выпил очи, которые когда-то с любовью глядели на нее? Так ли он жаждет смерти, как когда-то жаждал Фреду? Или он позабыл обо всем, не в силах снести тяжесть воспоминаний, и отринул все человеческое ради холодного забвения, которое дарили поцелуи Лиа?.. Нет, это невозможно, Скафлок не изменит своей любви покуда жив.

Но жив ли он… и где он, и долго ли еще проживет?

То и дело Скафлок представал перед Фредой в ее снах как живой, их сердца снова бились как одно, она снова чувствовала его тяжелые и вместе с тем нежные объятия. Она слышала, как он бормочет ей в ухо, смеется, поет о любви… И она пробуждалась во мраке и духоте спальни.

Фреда сильно изменилась. Теперь, после блеска эльфийского двора и безумных, но таких счастливых дней, когда они со Скафлоком гонялись за троллями по зимним дебрям, жизнь в мире людей казалась ей скучной и однообразной. Торкель крестился только для того, чтобы его соседи — англичане не отказались иметь и с ним дело, так что священник редко появлялся на хуторе, а Фреда, чувствуя тяжкий грех на сердце, была этому только рада. Неуютно было ей в церкви, то ли дело леса, холмы и бушующее море. Фреда по-прежнему любила Господа (и разве не весь мир был Его творением, а церковь — только делом рук человеческих), но редко находила в себе силы воззвать к нему.

Иногда, когда среди ночи ее начинала мучить бессонница, она седлала лошадь и скакала на север. Перед ее колдовским зрением мимолетными видениями проносились образы Волшебной страны: то удирающий карлик, из тех, что живут под корнями, то сова в гнезде, то черный корабль, причаливающий к берегу. Но те из обитателей Волшебной страны, которых она осмеливалась окликнуть, убегали от нее, и ей так и не удалось ничего узнать о том, как идет война.

И все же этот призрачный, роковой, безумный мир был миром ее Скафлока, а в течение недолгого, но чудесного времени он был и ее миром.

У Фреды, по счастью, оставалось не так много времени, чтобы предаваться печалям, и не заметно для нее самой ее юное тело расцвело новой красотой. Недели складывались в месяцы, Фреда чувствовала, что теперь ею владеет та же сила, что гонит птиц домой на север и заставляет распускаться на деревьях почки, пухлые как детские кулачки. Однажды она взглянула на свое отражение в пруду и поняла, что на нее глядит уже не девочка, а женщина: тело пополнело, груди набухли, кровь быстрей побежала по жилам. Фреда становилась матерью.

Если бы он мог видеть ее теперь.

Нет, нет, я не должна… но я люблю его, я так его люблю!

Зиму прогнали дожди и первые грозы. Молодая зелень окутала луга и древесные кроны. Перелетные птицы возвращались домой. Фреда увидела, как знакомая пара аистов в недоумении кружит над руинами усадьбы Орма. Они всегда вили гнездо на крыше их дома. Слезы, легкие как весенний дождь, брызнули у нее из глаз. Она почувствовала, как пусто у нее в груди.

Но вот сердце ее снова наполнилось, но не прежней беспечной радостью, а новой тихой нежностью. Ее ребенок жил в ее чреве. И с ним или, может, с ней, неважно, возрождались все погибшие надежды.

Она стояла в сумерках, и каждый порыв легкого ветра осыпал ее яблоневым цветом. Зима кончилась, Скафлок жил теперь для нее во всем: в этой весне, в облаках и тенях, рассветах и закатах, в высоко плывущей луне: она беседовала с ветром и улыбалась морю. Да, еще не раз в бесконечном хороводе лет придет зима, но под сердцем она носит — лето.

Торкель начал готовиться к торговому (а может и викингскому, если представится случай) походу на восток. Эта поездка была давно решена им и его сыновьями. Но теперь она уже не радовала Аудуна, и однажды он сказал отцу:

— Я не могу отправиться с тобой.

— С чего бы это? — закричал Торкель. — Ты, который день и ночь, больше любого из нас мечтал об этом походе, и вдруг — остаешься.

— Да, но кто-то же должен остаться дома.

— У нас есть хорошие батраки.

Аудун отвел глаза.

— Так поступал Орм.

— Наша усадьба меньше Ормовой, а соседи — живут ближе. Ты, верно, забыл, что теперь, после того, что случилось зимой, люди со всей округи охраняют побережье. — Торкель пристально посмотрел на сына. — В чем дело, парень? Говори прямо. Может, ты боишься, что придется подраться?