— Экой ты пророк… — невесело усмехался Федоров. — Когда и говорить-то научился?

— Обида и ненависть подлости учат! Нигде я такого, как в Москве, не видел среди христиан.

— Не народа вина…

— А ты, со всем мирясь, народ на темноту и горе обрекаешь!

Федоров опускал голову.

В начале мая, придя утром в штанбу, Федоров и остальные печатники увидели растерянные лица стрелецкого караула.

— Слышь, мы не виноваты! — сказал старший из стрельцов. — Сам Васька Грязной приезжал…

Встревоженные мастера поспешили в печатную избу. Тут все было перерыто. Греческие книги и листы драгоценных, выверенных с подлинниками русских текстов валялись на полу, затоптанные грязными сапогами. Из наборных ящиков был высыпан и перемешан шрифт.

— Зачем? Зачем? — бессмысленно повторял Федоров.

— Искали, слышь, писем польских… — шепотом объяснил стрелец. — Ты только не выдавай меня.

Федоров тупо смотрел на него, не понимая. Потом с трудом сообразил, что приход в печатню польского посла Гарабурды, попросившего дьяка Висковатого показать книги, не ускользнул от глаз опричников.

Но ведь Гарабурда месяц как уехал!

Петр Тимофеев отвел Ивана Федорова в сторону, с беспокойством признался:

— Иван! Встречался я с Гарабурдой. Звал он меня в Краков.

— А писем не давал?

— Господь с тобой! Как ты подумал такое?!

— Так зачем же они?! Зачем?!

— Опричники, Иван…

Седьмицу печатники прожили в тревоге и смятении. Никто ничего не понимал. Каждый чего-то боялся.

А в начале новой седьмицы Андроника позвали в Разрядный приказ. Вернулся он оттуда испуганный и смущенный.

Оставшись наедине с Федоровым, помялся и сказал:

— Прости, Иван… Не свои слова говорю… Не велено тебя больше в штамбу пускать.

Федоров не понял.

— Андрон! Да как же? Ведь я тут все… Каждую буковку!.. Вот этими руками!.. Листик каждый!.. Как же это?!

Андроник Тимофеев с состраданием посоветовал:

— Не мучься! Может, навет… Ты сходи к Висковатому.

— Да, да… Я сейчас сейчас и пойду…

Он пять дней подряд ходил к думному дьяку Ивану Михайловичу Висковатому, простаивал часами у Посольского приказа, у крыльца дьякова дома, но поймать Висковатого не смог. Слуги твердили одно: Недосуг дьяку тебя видеть…

Федоров понял: Висковатый его принимать не хочет и не примет.

В те же дни всполошенный Петр Тимофеев прибежал к Федорову в избу со страшной вестью: митрополит Филипп хочет предать их обоих соборному суду, как еретиков, за исправления в Апостоле и в Часовнике.

Федоров обмер.

Вспомнилась судьба Максима Грека.

Сразу сообразил: если и жив останется, печатни ему больше не видеть.

— Как же будем? — побледнев, спросил он после долгого молчания.

— Я уезжаю, — сказал Петр Тимофеев. Поеду в Вильно. Там купцы есть знакомые, Мамоничи. Давно хотели книги печатать… А если еще не начали, в Краков поеду… Уезжай и ты, Иван! Не медли! Уезжай!

— Куда мне?

— Поедем со мной!

— В Литву?!

— Ты же не королю поедешь служить! Церкви! Вон игумен Артемий, твой же доброжелатель, ушел в Литву, да вере не изменил! Прославил себя борьбой с арианцами!.. Богу служить везде можно, Иван, лишь бы давали служить! А в Москве больше не дадут.

— Пропадем мы на чужбине…

— Пустое! Не пропадем! А волю получим книги издавать!.. Как все мастера печатные живут? Разве они от королей и императоров зависят? Они сами себе хозяева!

— Где денег возьмем на печатню?

— Найдем! Не заботься! Книги в Литве и Польше высоко ценят! А православной печати там нет. Мы единственными мастерами будем.

— А Русь?

— Наши книги пойдут по всей Руси! И в Москву, и в белые земли, и в украинные!.. Вот в Москве ты ничего не создашь. Не дадут больше. Не простят, что сроду слово божье нес…

Неизвестно, как обернулись бы дела, но в Москву опять пришло письмо литовского гетмана Ходкевича, еще раз обратившегося к царю с просьбой прислать знающих мастеров печатного дела.

Жаловался Ходкевич, напуганный притязаниями польской знати на Литву, что рушится православная вера в его отчизне и трудно ее поддерживать, не имея хороших и многих книг.

Федоров узнал о письме гетмана в Разрядном приказе. Вызвавший печатника дьяк, оглянувшись, посоветовал:

— Съезжай, слышь… Государь-то разрешил кого-нито послать. Все едино: не до книг ныне Ивану Васильевичу… Съезжай от греха!

Дьяк был прав. Защиты от царя Иван Федоров не ждал. И раньше царь отчаянным письмам не внял и теперь внимать вряд ли станет. Да. может, и не доходят письма до царя…