Не в силах сдержаться, Ирина беззвучно закричала – дикая, невозможная, нестерпимая боль охватила каждую клеточку ее тела. Казалось, чьи-то грубые пальцы, с легкостью ломая все возможные преграды, выворачивали ее наизнанку, обнажая даже не кости и жилы – чувства, мысли, надежды. Разрывая на части душу. От этой могучей, злой силы не было спасения, от нее не могло быть тайн.

Потом, так же неожиданно, пытка прекратилась.

– Теперь тебе все ясно, жрица? Против меня ты – меньше чем ничто. Бойся прогневить меня, ведь у тебя есть еще один сын, правда? Прекрасный мальчик. Совсем еще молодой, жадный до жизни… Хочешь, чтобы он испытал то же самое или еще что-нибудь похуже? Нет? Что ж, теперь это зависит от тебя, и только от тебя. Помни об этом, жрица, когда утром трое войдут в твой дом. Помни!..

Медленно, очень медленно Ирина приходила в себя. Она лежала на полу крипты, затекшее тело немилосердно ломило, а в левой руке было что-то стиснуто. С трудом разжав побелевшие пальцы, женщина вскрикнула: то был серебряный амулет с изображением Лунной Госпожи, покрытый запекшейся кровью, на разорванной цепочке. Тот самый, что она получила когда-то давно при посвящении. Тот самый, что три года назад своими руками надела на шею Проба.

Как во сне, женщина поднялась по ступеням, заперла за собой дверь и вошла в дом.

– Матушка!

– Марк!

Прижать его к себе, ощутить его тепло, услышать стук его сердца.

– Марк, мы уходим. Сегодня. Сейчас!

«О Богиня! Что я говорю? Куда идти? Где спрятаться? Он все знает, все видит. От него нет спасения…»

– Но…

– Не спорь со мной, мальчишка! Я – твоя мать, и… так надо, сынок, поверь! Просто поверь мне, я ведь никогда тебя не обманывала!

«Поверь, хотя я сама себе не верю. Потому что знаю – нас найдут всюду. Знаю так же отчетливо, как и то, что, когда это случится, я не смогу защитить тебя, мой маленький, – даже ценой собственной жизни… Как не смогла защитить твоего брата…»

– Я знаю, матушка. Но ночью… ночью ко мне приходил Проб.

Непонимающий, наполненный мукой взгляд матери остановился на спокойном лице сына.

– Он был в золотых доспехах и алом плаще, такой красивый, как солдат Небесного Воинства на фресках в храме. Сказал, чтобы я ничего не боялся и успокоил тебя. Что ему хорошо и теперь он всегда будет с нами. Если только…

– Если только что?

– Если только мы не отступим. Как он, до конца. Еще сказал: завтра утром от нас с тобой будет зависеть очень многое. От тебя и меня, представляешь?

– Марк…

– Понимаю, это звучит невероятно, – смущенно улыбнулся сын. – Я и сам бы ни за что не поверил, расскажи мне кто-нибудь такое. Только…

Он протянул руку, и у Ирины перехватило дыхание. На ладони Марка ослепительно сиял серебряный амулет с изображением Лунной Госпожи, на такой же сияющей цепочке. Новенький, будто только что вышедший из-под резца чеканщика.

– Теперь ты мне веришь?

– Да, – с трудом сдерживая наворачивающиеся на глаза слезы, прошептала Ирина. – Да, сынок. Проб… сказал что-нибудь еще?

– Угу: «Тьма распахнула крыла над миром, и лишь от носящего пурпур зависит, взойдет ли когда-нибудь вновь солнце Империи». Потом потрепал меня по голове, улыбнулся и прошептал: «Мы, Флавии, крепкой породы!» А потом я проснулся. Матушка, но ведь «носящий пурпур» – это василевс. Разве он не погиб?

– Кто знает, сынок. Кто знает… Пойдем. Скоро у нас будут гости, нехорошо заставлять их ждать.

Пропуская Марка вперед, Ирина незаметно разжала руку и высыпала на пол горстку серой пыли.

Да, их действительно было трое. Двое мужчин, один лет сорока, другой – чуть моложе, и юноша, чем-то неуловимо похожий на Марка. Их одежда, доспехи, лица и руки, как и взмыленные, едва дышащие лошади, были покрыты коркой грязи, в которой пыль и пот смешались с кровью.

– Госпожа Ирина? – прохрипел старший, спрыгивая с коня и помогая спешиться товарищу. Судя по грязной, заскорузлой повязке, у того было ранено бедро.

Не ответив, женщина пристально смотрела на юношу, все еще сидящего в седле. С каждым мигом в ней крепло понимание. Она медленно опустилась на колени и отчетливо произнесла:

– Тысячу лет здравствовать Константину, василевсу!

Он говорит – ее новый василевс, измученный пятнадцатилетний мальчишка, за которого Проб, не задумываясь, пошел на муки и смерть, а потом отринул посмертный покой и вернулся оттуда, откуда не возвращаются. Он говорит – путаясь, захлебываясь словами, не смея лишний раз поднять на нее глаза. Он говорит – она не слышит.

– …Если бы не я – ушел бы… Конь сильный, а на самом – ни царапины, хоть и бился в первых рядах…

В ушах нарастает грохот. Пульсирует кровь или уже стучат по старой дороге копыта? Как же страшно и больно – знать!