Шрифт:
Он замолчал, на Олексу посмотрел. Тысяцкий не заставил ждать себя:
– Истину сказывает Семён Михайлович, не та наша казна ноне, что в прежние лета, и чем пополнять её, вам виднее. Да и пушниной, и кожами беднеет скотница. Счётчики ордынские выход с лопарей берут, а Новгороду что остаётся?
Боярин Тимофей, из бывших торговых людей, голос подал:
– Твоя правда, тысяцкий, однако не верю, что у лопарей зверья битого мало. Кабы поскрести по их чумам и избам, не один санный поезд этого добра наберёшь.
– То так, — согласился кончанский староста кузнечного ряда рыжий Архип, — казной беднеем, истинно, и лопарей потрясти — боярин Тимофей дело говорит. Не все татарские баскаки у них повыгребли — поди, и на долю Великого Новгорода осталось.
– Так, так, — кивнул староста гончарного ряда Еремей, с лицом, опалённым обжиговой печью. — Не грех лопарей пощупать.
Боярин Лука подскочил, бородой затряс и тоненько взвизгнул:
– Нарядить к лопарям ратников!
– К чему ратников? — перебил Олекса. — Аль запамятовали, что есть на Руси великий князь Дмитрий Александрович, сын Невского, а Новгород, сколь помню, от него не отрекался?
– Воистину, — зашумели в палате. — На князя новгородцы завсегда возлагали обязанность город оборонять и дань собирать. Как вече в прошлые лета поступало? Звали князя, чтоб напомнить, какая за ним служба.
Боярин Спиридон руки воздел:
– Люди именитые, князь Дмитрий на дружину денег потребует!
– Что вече дозволит, то и получит, — перебил его посадник.
На время в палате установилась тишина, только слышалось, как с присвистом дышит гончарник Еремей да постукивает посохом о пол боярин Спиридон.
Молчание нарушил рыжий Архип:
– Князя Дмитрия, и верно, надобно слать к лопарям. Не ратников — княжье дело дань собирать.
Посадник усмехнулся хитро, бороду пригладил:
– Так будем ли слать гонца с грамотой к князю великому? Он ноне в Переяславле-Залесском.
– Слать! Просить князя Дмитрия!
От посадника Олекса направился не к своим хоромам, а к скотнице новгородской. Шёл, размышляя. Под сапогами на меху снег поскрипывал. Покуда Русь под Ордой, беднеть казне. В добрые прежние времена тысяцкие не успевали учёт казне вести. А ныне? И от пятин [3] дань несчётная поступала, рухлядью [4] скотница полнилась. А ныне Орда ненасытная всё требует, требует. Приходится кланяться великому князю…
3
Пятины — области, на которые делилась древняя Новгородская земля.
4
Рухлядь — здесь: пушной товар, меха.
У тысяцкого лик бородой оброс, а под нависшими бровями глаза зоркие, всё замечают: какой кончанский староста зазевается, на мостовой птахи в срок не заменит, а уж не дай бог, в стене либо на стрельнице бревно с гнилью, Олекса грозой на виновников наскакивал.
Проходя вдоль стены Детинца, тысяцкий выбрался к срубленной из вековых брёвен избе с зарешеченным оконцем.
У кованой двери два дюжих ратника в тулупах охрану несли. Увидев тысяцкого, буркнули слова приветствия. Олекса полу шубы откинул, ключ с пояса снял, открыл навесной замок, вступил в хранилище.
Тусклый свет едва пробивался сквозь запорошенное снегом оконце. Тысяцкий постоял, свыкаясь с полумраком, и двинулся вдоль стен, где стояли ларцы с золотым запасом, монетами из разных стран, слитками, драгоценными камнями. Проходил Олекса медленно, зная, чего сколько в каждом ларце, огорчаясь, что уменьшается их содержимое.
Он был скуп от рождения и бережлив, каждую копейку на учёте держал. Оттого и уважали его новгородцы, знали: Олекса казну сбережёт.
Незаметно от ларцов он перешёл к стенам, где на колках была развешана всякая пушная рухлядь. Подумал, что надобно непременно к лопарям подаваться за шкурами. Тут без дружины княжеской не обойтись…
Направляясь на выход, у двери приостановился, достал из ларца горсть монет, подержал на ладони холодное серебро. Из каких чужих стран попало оно в казну новгородскую?
Массивная кованая дверь скотницы закрылась легко. Навесив замок и прицепив ключ к пояску, тропинкой, проложенной в снегу, Олекса направился к воротам Детинца, минуя избу ратников. Новгород нанимал их сторожить свой покой, быть воротными стражниками, охранять казну, стоять на стенах и башнях.
Из Детинца Олекса вышел — время уже за полдень перевалило. Миновал собор Святой Софии, где за старым немецким подворьем были его, тысяцкого, хоромы. У колодца с обледенелым срубом вдовая молодка Лукерья поддевала ведра на коромысло. Тысяцкий замедлил шаг, сказав сам себе под нос:
– Хороша бабёнка, сладка-а…
Лукерья метнула на Олексу насмешливый взгляд, поклонилась и пошла от колодца, чуть покачивая широкими бёдрами. Тысяцкий долго смотрел ей вслед, мысль одна была: кабы не Филька, приголубил бы вдовушку. Да сын, Филипп, опередил, повадился к Лукерье. Приворожила она его, парень покой потерял. Спасибо, ушкуйники [5] уговорили податься с ними, и как ушёл Филька два года тому назад, так ни слуху ни духу.
Вздохнул тысяцкий: на Лукерью у Филиппа губа не дура…
5
Ушкуйник — вольный человек, речной разбойник.