– Пока русские не уберутся за рубежи, – говорил он генералам, – наше дело просто: спасать свою шкуру! Как только они уберутся из моих владений, наступит время Дауну подумать о своей шкуре! Что тут удивительного? Так было всегда: стоит богу вздремнуть, как черти сразу начинают шутить и кувыркаться. Если Салтыков бог, то мы станем чертями и резво спляшем на животе у Дауна!

Елизавета велела выбить в память о Кунерсдорфе особую медаль с надписью: «Победителю над пруссаками», и медалью этой наградили всех участников сражения. Салтыкова при дворе всегда считали недалеким, робким человеком. Но торжество Европы – после Кунерсдорфа – было таково, что нельзя было не отметить главнокомандующего, и Петр Семенович получил патент на чин генерал-фельдмаршала…

С чувством перецеловав печати патента, Салтыков долго потом сидел в раздумьях, унылых и знобящих. Когда же начальник канцелярии Веселицкий спросил о причинах неуместной сейчас печали, фельдмаршал ему ответил:

– Вознаградили так, что выше не взлететь. Но я уже стар и по опыту жизни ведаю: опосля доброго – худого поджидай!

Веселицкий тут загыгыкал, перья перебирая, подлизнулся.

– Да ведь фельдмаршала нелегко залягать, – сказал в усладу.

– Дурак ты! – мудро отвечал ему Салтыков. – Ты сирота казанская, как-нибудь между копытами пронырнешь. А меня беспременно с двух сторон залягают. Не свои, так венские людишки…

«Надлежит удивляться, – писал немецкий историк Ретцов, – тому великодушию, с каким российский полководец поступил с совершенно разбитою и в бегство обратившеюся армией… Ежели бы Фридриху удалось столь решительно поразить россиян, то никакие уважения не удержали бы его: он повелел бы коннице своей ниспровергнуть русских в Одер или искрошить в куски саблями…»

Победители стояли еще вблизи поля битвы; они хоронили павших, чинили повозки и пушки, пили и гуляли. Очень много было пленных – так много, что их отдали австрийцам, дабы самим с ними не возиться. А 243 прусских артиллериста, как уроженцы Восточной Пруссии, сочли себя уже подданными России и – прямо из плена – встали у русских орудий. Было очень жарко в августе, тысячи погребенных трупов стали разлагаться, и со столь ужасной быстротой, что армии надо было уходить прочь… Салтыков одним махом перебросил войска на левый берег Одера.

Первый угар победы прошел – пора было браться за дело.

Австрийцы же, ссылаясь на решения своего гофкригсрата, снова заманивали Салтыкова в Силезию и в Саксонию; взять Дрезден у Фридриха – вот цель их кампании.

– А наша задача ина будет, – говорил Салтыков. – Не ради Дрездена война идет. Надобно в Берлине сесть плотно и оттуда, из самого нутра Фридрихова, продиктовать королю те условия капитуляции, каковые мы пожелаем. Австрияки же более о своих огородах пекутся, где у них репка растет. Но пущай Конференция мне башку с плеч снимает, а в Силезию репки рвать не пойду!

Своими силами Салтыков не мог свершить успешное занятие Берлина: армия России потеряла много крови, припасы ее были расстреляны при Кунерсдорфе, провиант кончился, казна опустела.

– Если сейчас Даун не придет, – рассуждал фельдмаршал, – тогда, спрашивается, на што мы столько людей здесь угробили? У нас была цель ясная – Берлин! А в рекруты мы венцам не нанимались, дабы, Фридриха пужая легонько, на околицах Европы артикулы разные выкидывать…

Наконец к Салтыкову опять прибыл Лаудон.

– А мне советчики не нужны, – заявил ему фельдмаршал.

– Даун не замедлит прийти сюда, – утешил его Лаудон.

Стали ждать подхода армии Дауна. Одна неделя прошла, вторая, третья… Уже лист в трубку свернулся, поля оголились. И вот через семь недель прибыл Даун, но один (без армии!), чтобы попировать в шатрах русской ставки. Армию же свою Даун оставил на задворках Европы, оберегая ее от Фридриха, как пушинку.

За обедом Салтыков убеждал венского главнокомандующего: резон войны есть коалиционная победа над Пруссией, а не земельные приобретения для венской императрицы… Подвыпив, старик так и брякнул прямо в лицо высокомерному Дауну:

– Не спешите вы курфюршества-то делить!.. Мои солдаты два сражения выиграли. А теперь мы ждем от вас: выиграйте хоть одно. Несправедливо, чтобы одна Россия кровью своей умывалась…

Когда Даун отъезжал из лагеря, он сказал о Салтыкове:

– Какой грубый дипломат!

Салтыкову это тут же передали.

– Дипломат я грубый, верно, – согласился он. – Но зато патриот тонкий…

Австрийская императрица Мария-Терезия переслала Салтыкову дружественное письмо.

– Отвечать надо, – забеспокоился Веселицкий. – Что писать-то ее величеству станем?

Салтыков с полной серьезностью посоветовал:

– Напиши ей так: мол, дурень Салтыков из письма твоего салат сделал и тем салатом своих голодных солдат кормил…

Кончилось тем, что письмо Марии Терезии где-то завалялось; фельдмаршал так и не ответил австрийской императрице.

И все время, пока армия Салтыкова двигалась от крепости к крепости, от города к городу, все время – неустанно! – Фридрих шел за нею, как волк за ослабевшей добычей. Русские оглянутся, готовые к бою, – и короля как не бывало. Но не вздумай зазеваться – тогда волк накинется и вонзит в добычу свои острые зубы…