– Вы разве не узнали меня, Кокоцу-сан?

– Напротив! Я даже помню ваше имя, О-Мунэ-сан…

Это была дочь самурайского адмирала Кавамуры.

– А это мой муж, – указала без жеста, одними глазами, на группу японцев, стоявших поодаль (но кто из них был ее мужем, так и осталось невыясненным). – А почему вы тогда не навестили меня в Тогицу? – вдруг спросила его бывшая фрейлина.

Коковцев игриво отвечал, что вся человеческая жизнь, очевидно, соткана из одних лишь утраченных возможностей:

– Но я безумно рад видеть вас здесь… Вы бы знали, как вы сейчас прелестны! Гораздо лучше, нежели тогда – на клипере «Наездник», когда в вашу честь была взорвана нами мина.

От волос японки исходил тонкий специфический аромат. Это был запах цветов и фруктов Японии, о близости которой моряки догадываются еще далеко в море – по запаху.

– Я ведь ждала вас тогда, – вздохнула О-Мунэ-сан. – Правда, песчаная дорога до Тогицу неудобна, но зато много красивых пейзажей. Вы могли бы взять носильщиков с паланкином…

Она как будто уговаривала его вернуться в Тогицу! Коковцев отыскал глазами Ольгу, которую вполне устраивало общество француза. Невольно он сделал для себя открытие: его жена хороша и нравится мужчинам. Переняв с подноса лакея бокалы с шампанским, Коковцев и О-Мунэ-сан тихо чокнулись. В этот момент их головы нечаянно соприкоснулись. Он снова ощутил дуновение ветра, летящего над мандариновыми рощами Нагасаки.

– Я жалею, что не приехал тогда в Тогицу, – шепнул он женщине. – Наверное, я многое потерял…

Из этого очарования его вывел вопрос О-Мунэ-сан:

– Кокоцу-сан, вы командуете большим кораблем?

Владимир Васильевич откровенно любовался японкой:

– Нет, маленьким… всего лишь миноносцем.

– О, я знаю, как это страшно и опасно для вас. Нет, я не забыла ту мину, которую вы взорвали для меня! Но почему она прыгала по волнам, словно бешеная лягушка?

О-Мунэ-сан спрашивала его о метательных (инерционных) минах, внешне похожих на торпеды, зато не имевших двигателя. От этих мин русский флот давно не знал как избавиться, и секрета они не составляли. Однако Коковцев все же ушел от прямого ответа, указав на французского маркиза, увлеченного его женой:

– Это как раз морской атташе Франции, он вам расскажет об этих «лягушках» со всеми подробностями… А я, увы, – сказал Коковцев, – я в этих делах ничего не понимаю!

Супруги покинули японское посольство далеко за полночь, возвращались домой на извозчике. В коляске возник разговор:

– Ну как, тебе понравился этот вечер?

– Очень! – ответила Ольга, не глядя на мужа.

– Особенно понравился ты. Если б ты мог видеть себя со стороны…

– Не пойму, чем я успел провиниться?

– Ты был похож на кота, учуявшего запах валерьянки.

– Перестань! О-Мунэ-сан моя давняя знакомая по Японии.

– Сколько их было там у тебя? Я должна покрывать твои же грехи, отрывая последний кусок у себя и нашего сына. И мне было противно видеть, как ты вешался на эту японку… Они ведь все у тебя несчастные – одна лишь я счастливая!

Коковцев решил молчать. Петербург спал в тишине белой ночи. Усталые лошади цокали копытами по торцам влажных мостовых. Супруги, оба сдержанные, вернулись домой. В постели Коковцев сделал робкую попытку обнять жену и получил от нее оплеуху, прозвучавшую в тишине квартиры чересчур громко.

– Убирайся со своими поцелуями! – сказала Ольга, включая свет и хватая папиросу. – Я ведь знаю, что, обнимая меня, ты станешь думать об этой японке… Не-на-ви-жу!

Коковцев удалился на кухню, открыл бутылку с коньяком, из чулана мэдхенциммер выглянула сонная кухарка:

– Свят-свят, да што ж вы туточки делаете-то?

– Пью, как видишь.

– Ночью-то? Ольга Викторовна осерчать может.

– Не лезь не в свое дело…

Под утро, невыспавшийся и раздраженный, Коковцев кое-как приоделся, возле Тучкова моста его поджидал катер, доставивший его на Гутуевский остров, возле которого стоял его миноносец.

– По местам стоять – со швартов сниматься!

На мостике штурман спрашивал его:

– У вас дурное настроение, Владимир Васильевич?

– Счастье так же относительно, как и понятие координат на прокладочных картах… К чертовой матери! – сказал Коковцев, переставив ручку машинного телеграфа на «полный». – Только в море и чувствуешь себя человеком. Пошли, пошли…

Эта встреча с О-Мунэ-сан все в нем перевернула. Еще долго вспоминался запах волос – запах глициний и магнолий, зацветающих на зеленых террасах Нагасаки, это был аромат его былой, неповторимой любви. «Неужели все кончено?..»