– Это интересно, – похвалил его работу Макаров. – Пошлите-ка статью в Сормово… там народ очень сообразительный.

В кабинете Макарова висел плакат: «ПОМНИ ВОЙНУ».

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Коковцев больше не появлялся в доме Эйлеров с женою: «Опять раскритикует – не так едят и пьют, не так одеваются». Леня, человек тактичный, все понял и потому не стал допытываться – где же, мол, Ольга? Втроем было хорошо. Но кавторанг иногда пугался мысли, что Ивона нравится ему больше, чем надо бы нравиться… Только теперь, когда удалось поговорить по душам, Коковцев понял, как изменился бывший мичман с «Наездника». В его библиотеке, среди старых томов Вольтера и Монтескье, доставшихся от почтенных предков, затаилась современная «нелегальщина». Эйлер мыслил уже радикально:

– На флоте знают только матросские бунты, а я, общаясь каждодневно с рабочими, наблюдаю нечто большее.

– Ты имеешь в виду экономические забастовки?

– Че-пу-ха! Россия страна немелочная, – копейки считать не любит. Конечно, революция неизбежна… Недавно я был в Берлине у родственников, они подарили мне гостевой билет в рейхстаг. Послушал, что говорят. Я бы не сказал, что социалисты обижают кайзера. В квартирах немецких рабочих портреты Вильгельма и Лассаля висят рядышком, как иконки в русских избах: этот, мол, святой от потрясухи, а этот, мол, от бесплодия. Привелось побеседовать даже с Бебелем, он уверен, что Германия начнет, а Россия подхватит…

Две войны полыхали в мире: буры в Африке колотили англичан, а в Китае объединенный флот Европы (включая и русский) расшибал форты Таку, чтобы сделать бросок на Пекин.

– Но любая война, – рассуждал Эйлер, – станет величайшим потрясением для нашей монархии. Александр Третий недаром же объявил себя «миротворцем» – этот алкоголик был далеко не дурак! Нынешний «суслик» тоже чует, что война может обернуться гильотиной… Что тебе объяснять? Сам великолепно понимаешь, что взрыв в крюйт-камерах намного опаснее, нежели наружные попадания в корпус.

Коковцев сказал: пусть «немчура» бесится, а Россия, как говорят цыганки, «останется при своих интересах».

– Вовочка, – отвечал Эйлер, – в политике ты инфантилен, как и все офицеры русского флота. Это опасно.

– Для кого?

– Для тех же офицеров. Для тебя лично… я ведь, как и ты, окончил Морской его величества корпус. Учили хорошо! Я тоже заклеймен извечной формулой русского флота: погибай, но не сдавайся. Помирать мы научены, это правда. И мужества хватит. Но хватит ли, Вовочка, мужества у тебя, чтобы реверсировать машиной от монархии к республике?

– Я ведь об этом не думал.

– А хочешь думать?

– Нет. Не хочу.

– В этом-то и заключается наша общая беда…

Но однажды (это случилось в начале лета) Коковцев в пустой квартире застал печально-одинокую Ивону:

– Гомэн кудасай! А где наш трюмач?

– На испытаниях нового крейсера – в Ревеле.

Коковцев смотрел на Ивону. Ивона смотрела на него.

– Жаль, что у меня нет сейчас под рукой миноносца.

– А зачем он нужен? – спросила женщина.

Коковцев показал ключи от квартиры в Гельсингфорсе:

– До счастья шесть часов приличного хода…

Ивона попросила его «ne perdons pas la tete» (не терять головы). Коковцев, смутившись, предложил ей прогулку на острова, и, судя по тому, с каким удовольствием женщина засуетилась, Коковцев догадался, что она рада приглашению. Фиолетовый муслин облегал ее бока, из-под широкой шляпы блеснули озорные глаза.

– У меня условие – чтобы Леон ничего не знал!

Коковцев условие принял, но вскользь заметил:

– Однако мы с тобой далеко не дети, чтобы нам бояться грозных родителей… Ты готова?

Величавым жестом, словно завершая свое торжество, Ивона до локтей натянула длинные перчатки и щелкнула кнопками.

– Так? – спросила она, повернувшись перед ним.

– Так, – ответил Коковцев, оглядев ее…

В этот вечер они катались по Стрелке, где всегда полно гуляющей публики. Подле Ивоны кавторанг ощутил себя молодо, будто вернулся в беззаботную мичманскую эпоху. Он спросил, где бы она хотела поужинать? Ивона удивила его, назвав скромный ресторан Балашова в Летнем саду, который обычно посещался чиновниками среднего делового пошиба.

– Водить такую женщину, как ты, под зонтики к Балашову – это все равно что бриллиант оправлять в деревяшку.

– А мы с Леоном ели там вкусное мороженое.

– Вы… простаки! – засмеялся Коковцев.

У Кюба (бывший ресторан Бореля) играл румынский оркестр, а знаменитый скрипач Долеско на цыпочках, будто вор, подкрадывался к дамам и в сердце каждой оставлял своей музыкой глубокую интимную рану. Коковцев догадался, что в Париже, наверное, Ивона ограничивала себя уличными кафе. Она кому-то вдруг кивнула в зале и покраснела, шепнув: