В сумерках под кронами деревьев ночь наступает раньше, чем под открытым небом. В темноте и шорохе падающих капель мы прислушивались к ночной жизни джунглей. Иногда раздавался крик ночной птицы, но в основном мы слышали треск цикад и других насекомых; какой-то жучок в точности повторял писк дымовой сигнализации. Довольно часто раздавался громкий треск и хруст — в экваториальном лесу жизнь не замирала ни на миг. Здесь не было никакого сезонного ритма, и в то время как одни деревья с шумом сбрасывали старые засохшие ветви, их соседи отращивали новые побеги. Поэтому здешний лес — довольно беспокойное место; когда мы в рассветных сумерках отправились к деревьям, на которых собирались вымпеловые райские птицы, лесные обитатели не обращали никакого внимания на наше неуклюжее передвижение, на треск веточек под нашими ногами и шорох кустарника.

Вымпеловые райские птицы

Мы услышали возбужденное щебетанье вымпеловых райских птиц и их трели, напоминающие «вавк-вавк-вавк», еще за пятьсот метров. Птицы были так увлечены своим делом, а их состязание шло настолько интенсивно, что они напоминали стайку воробьев и не обращали внимания на наблюдателей. Деревья, служившие подмостками для этого представления, стояли на склоне холма; птицы облюбовали два определенных места. Некоторые предпочитали собираться высоко вверху, на ветвях двух самых высоких деревьев. Их было плохо видно с земли, так как они находились слишком высоко; большинство энергично перепархивало с ветки на ветку, хотя, как нам показалось, один или два самца, обладавших определенным приоритетом, оказывались в центре внимания чаще других.

Мы с гораздо большим интересом наблюдали за группой из приблизительно пятнадцати птиц, которые находились ближе к нам — они выбрали для своих брачных игр не такие высокие деревья, не более восьми метров в высоту. Хотя птицы были совсем близко, они не обращали на нас никакого внимания, так как были полностью поглощены состязанием за внимание своих избранниц. Самцы — размером приблизительно с большого черного дрозда — оживленно перепрыгивали с ветки на ветку; казалось, у них имеется определенный маршрут передвижения, и каждый то и дело возвращался на определенное место на одной из ветвей — там он мог надежно ухватиться когтями за ветку, раскинуть крылья и показать себя во всей красе, желательно при этом — расположившись напротив другой ветки, где сидит соперник, на которого можно произвести впечатление. Во время дефиле птицы поднимали и распускали белые перья, описанные Уоллесом, и трясли ими что есть сил. Чтобы произвести еще большее впечатление, время от времени самцы топорщили перышки, которые начинались у основания шеи, так что, казалось, они носили короткий изумрудный капюшон с ярким воротничком.

В разгар представления с распусканием крыльев самцы иногда неожиданно вспархивали вверх. Покинув сцену — облюбованную ветку дерева, они взлетали на метр или два, делали акробатический кувырок в воздухе и затем опускались на ту же ветку, чтобы оглядеться по сторонам, в очередной раз громким криком возвестить о своем присутствии и снова поднять и распустить крылья.

Демианус уже третий раз приезжал в Лаби-Лаби, чтобы поглядеть на вымпеловых райских птиц, и без излишнего оптимизма, хотя все-таки с надеждой, думал о выживании этой колонии. Он полагал, что количество птиц здесь достаточно велико и популяцию можно считать устойчивой. Основным фактором риска в данном случае являлось то, что население Лаби-Лаби со временем может осознать коммерческую ценность вымпеловых птиц. Если при этом жители деревни поймут, что могут заработать на показе птиц туристам или будут наняты в качестве смотрителей и лесников, тогда они, вероятно будут стремиться сохранить популяцию и не беспокоить птиц. Вторая насущная проблема — убедить правительство в Джакарте придать статус охраняемой территории достаточно большой зоне вокруг местообитания птичьей колонии.

На острове Хальмахера еще и не начиналась работа по охране окружающей среды — что неудивительно, так как здесь нет ни заповедника, ни какой-либо иной охраняемой территории. Весь остров отдан на милость лесозаготовительных компаний и местных жителей, которые упорно отвоевывали у леса участки для посадок сельскохозяйственных культур и для строительства. Вымпеловые райские птицы — лишь один из 22 видов редких птиц на Хальмахере, чье выживание требует срочного принятия мер по охране. Будут ли приняты эти меры, зависит, вероятно, от настойчивости природоохранных групп в Джакарте и от того, удастся ли собрать достаточное количество средств для создания большого лесного заповедника. Сумма в данном случае должна быть сопоставима с возможной выручкой от заготовки леса.

Мы высадили Демиануса там, где он нас попросил, — на восточном берегу острова Хальмахера, откуда он мог вернуться домой пешком и, таким образом, избежать изнурительного морского перехода на Тернате. Ему повезло. Если даже на пути туда он страдал от морской болезни и беспокойства, то, останься он с нами на борту «Альфреда Уоллеса», ему бы тем более не поздоровилось. Во-первых, мы — впервые за всю экспедицию — наскочили на коралловый риф. Столкновение произошло поздно вечером, когда мы очень неторопливо скользили по водной глади, так что обошлось без каких-либо неприятных последствий. Но пришлось потратить время на то, чтобы снять судно с рифа и найти более глубокую протоку, в результате чего мы еще копошились у берега, когда совсем стемнело. Островки вокруг сливались в одну темную массу. Подводные рифы подходили так близко к днищу «Альфреда Уоллеса», что иногда мы явственно чувствовали скрежет рулевых весел о скалы. В эту ночь нам плохо спалось, и на следующий день, когда с моря задул ветер, а мы как раз оказались у подветренного берега, пришлось несладко, особенно после недосыпа.

Слева от нас лежал длинный скалистый берег острова Хальмахера, с чередой крутых обрывов, и не было ни залива, ни какого-либо подобия пристани, где мы могли бы найти убежище. Дно моря очень круто обрывалось у берега вулканического острова, так что мы не могли встать на якорь, чтобы нас не выбросило на прибрежные скалы. Когда ветер с моря усилился, задувая с правого борта, море стало неприветливым — поднялись волны, сносившие наше суденышко все ближе и ближе к скалистому берегу.

Поворачивать и уходить через северный мыс в открытое море было слишком поздно; все, что оставалось, — пробираться дальше вдоль берега, стараясь по возможности держать курс параллельно скалам и не давать ветру относить нас к берегу. Час за часом мы гадали, не сужается ли промежуток между судном и берегом, не становится ли ветер сильнее и не изменилось ли его направление так, чтобы мы могли идти более безопасным курсом. В этом отношении как раз неглубокая осадка и небольшой вес прау с острова Кай были недостатками. Наше суденышко не предназначалось для того, чтобы выдерживать суровую непогоду. Весь день и почти весь вечер «Альфред Уоллес» лавировал вдоль берега, прыгая по волнам, — мы будто катались на американских горках. В какой-то момент лодку тряхнуло так, что рулевого, который стоял на крошечном мостике, подбросило в воздух. В следующую секунду он уже летел вниз, а его рабочее место погрузилось под воду, затопленное нахлынувшими волнами, чтобы в следующий момент вынырнуть вновь. Стоять на мостике было слишком рискованно, каждую секунду можно было угодить за борт, так что рулевой сел на палубу, прижавшись к веслам, и при каждом нырке кормы окунался в воду — к счастью, достаточно теплую.

Приготовление пищи на палубе, прыгающей в разные стороны — дело непростое, даже после десяти недель жизни на борту. Очередная кастрюля и крышка от чайника были унесены порывом ветра, и на Буди этот шторм — самый серьезный за его краткую морскую карьеру — произвел сильное впечатление. Он свернулся клубочком под навесом из пальмовых листьев, пока Джо и Леонард готовили ужин из риса и консервированного мяса, самый простой, который нужно было съесть сразу же — иначе содержимое наших тарелок могло достаться рыбам. Время от времени особенно крутая волна выкатывалась из темноты и разливалась потоками по передней палубе. Сразу после этого струи воды обрушивались в передний трюм и просачивались вниз сквозь щели в палубе. Тогда вахтенным приходилось с помощью трюмной помпы откачивать воду, так как только легкость суденышка и точная регулировка парусов могли обеспечить безаварийное прохождение вдоль берегов Хальмахеры. А без маленького подвесного мотора, который позволял удерживать курс движения круто к ветру, нам и вовсе пришлось бы несладко. Во времена Альфреда Уоллеса, когда паруса делали из рогожи и они были далеки от совершенства, а для удержания на курсе приходилось обходиться только веслами, такие погодные условия привели бы к катастрофе — лодка наверняка разбилась бы о скалы.