Александра Генриховна появляется в кухне, прислушивается и поспешно выключает радио.

— Дебилы, — бормочет она. — Лучше бы звали умных людей и разговоры с ними разговаривали.

— Да это же они и есть, — говорит писатель.

Александра Генриховна мрачно следит, как пельмени исчезают в помутневшей воде.

— Дебилизм, — повторяет она.

— Я же должен изучать жизнь, — говорит писатель без убеждения.

— А ты лучше курс доллара изучай. Что собака завтра есть будет?

— А мы что будем завтра есть?

— Мы пойдем в гости.

— Ну и Бивис с нами пойдет.

— Как ты себе это представляешь? — спрашивает Александра Генриховна, подумав.

Писатель пожимает плечами.

— Что, если написать вот так, — говорит он. — Один очень талантливый мужик трудился и трудился, но всем было наплевать. Друзья у него были подонки, жена не любила, а рецензии… ну, ты знаешь, как эти крысы пишут рецензии. А он мечтал поехать в Барселону… нет, в Португалию. И, мечтая, написал о Португалии книжку — как будто он уже там и происходят всякие вещи… ну и достопримечательности тоже. Написал, наконец прославился и поехал. И Португалия оказалась вовсе не такой, как в его романе. Правда, напишу.

— Да, — говорит Александра Генриховна, — и назови это «Материалы к моей биографии». Почему бы ему сначала не поехать, а уже потом написать?

— Потому что пачка бумаги дешевле, чем билет на поезд. Знаешь, Белинский написал…

— Белинский! — перебивает Александра Генриховна и презрительно фыркает. — Этот напишет. Книжки нужно читать, а не друг друга.

— Одни и те же мысли, — говорит писатель. — Они всё приходят и приходят в самые разные головы. Это неспроста. Значит, это важные мысли.

— Людей много, а мыслей мало, — говорит Александра Генриховна. — Всё поэтому.

Она морщится, берет со стола сигарету -

и небрежно вытряхивает из папиросы табак. Задетая локтем книга падает с края стола на пол. Зарик за ней не наклоняется. «Одни и те же книги, — говорит Зарик. — Одни и те же мысли. Вот от чего тру-ру». Он раскрывает желтый бумажный пакетик от чая. В пакете лежит похожая на зеленый чай трава.

Толстая такса выскакивает из травы, небрежно отряхивается и деловито трусит по дорожке. Аристид Иванович, стараясь держаться прямо, идет следом, волоча за собой свою тень. Тени еще хуже, чем старику: она утрачивает четкость очертаний, судорожно дрожит или совсем пропадает по мере того, как они удаляются от очередного фонаря.

Под очередным фонарем стоит, понурившсь, Майк. Завидев старикашку с собакой, он нерешительно улыбается.

— Как ведут себя ваши видения? — спрашивает Аристид Иванович дружелюбно.

— Я боюсь, — говорит Майк. — Чего вы дразнитесь?

Аристид Иванович улыбается.

— А когда вы увидели их в первый раз? — спрашивает Майк, подумав. — Наверное, не очень-то улыбались.

— Наверное, в вашем возрасте. Я бежал в университет и на трамвайных путях увидел раздавленную крысу.

— Так то, может, была настоящая.

— Может быть, — говорит Аристид Иванович. — Вы думаете, их так легко различить?

— Я не знал, что здесь когда-то ходили трамваи.

— Да, — говорит старикашка, — это было давно.

— Разве все, что было давно, — неправда?

— Выходит, что так. Филька!

— Подождите, — говорит Майк быстро, — вы не покажете мне, как нужно правильно кланяться?

Аристид Иванович улыбается, приподнимает шляпу и слегка кланяется. Майк пытается повторить.

— А без шляпы можно? — спрашивает он.

— А что вы будете делать с руками?

— Вот в чем дело, — говорит Майк. — Я все думал, куда их, а оказывается, руки нужно чем-то занять. Обязательно шляпой?

— Чем же еще, — говорит Аристид Иванович, — не подолом же. Да теперь и платьев таких нет.

— Женщинам всегда не везет, — замечает Майк. — Значит, вот почему говорят «дело в шляпе».

— Ну, и подол можно использовать, — замечает Аристид Иванович. — Принести в нем, например. Филь, ты чего?

Он приподнимает шляпу, кланяется, бредет прочь. Следом за ним по дорожке летят крупные желто-зеленые листья.

Александра Генриховна перелистывает страницу. Она читает в постели, задумчиво покусывая карандаш. Сверху на одеяле, вытянувшись на боку, спит Бивис.

— Полвторого, — говорит писатель, заглядывая в комнату. — У нас будет сексуальная жизнь?

— Ты же писатель, — говорит Александра Генриховна, не отрываясь от книги. — Зачем тебе сексуальная жизнь?