И тут он впервые встретился со мною взглядом. С тех пор как не стало Элизы, я научился понимать эти странные взгляды. Сейчас Мигель намеревался поведать мне такое, что никогда бы не решился открыть другому. Медленно текли секунды, юноша молчал, а потом вновь отвернулся к ветровому стеклу.

— Вы знаете, что здесь происходит? — спросил он.

— Нет. Это в основном забота Аманды. В этой прогулке я всего лишь извозчик. Может быть, ты посвятишь меня?

— Пожалуй, вам действительно будет полезно иметь некоторое представление о наших делах, — согласился Мигель. — А Ян и Кенси доскажут остальное. Но в любом случае… Конде лишь «лицо» страны. Отцу его пожаловали титул первые переселенцы, ставшие все без исключения богатыми землевладельцами — ранчерами. Они мечтали установить здесь институт наследственной аристократии, но сделать этого не удалось, хотя по местным законам Конде — наследственный суверен Нахара, и армия должна подчиняться ему как главнокомандующему. Нахарские солдаты — всегда самая бедная часть населения; они ненавидят ранчеров. Нахар стоит на пороге революции, а армия так и не решила, чью сторону она примет.

— Понятно, — вставил я, когда Мигель замолчал, — Грядет насильственная смена власти, а мы заключили контракты с правительством, которое уже завтра можно свергнуть. Аманде есть о чем подумать.

— Нам всем есть о чем подумать, — поправил Мигель. — В армии нет согласия, и это единственная причина, по которой она еще не встала на сторону революции. Ты человек здесь новый, и первое, что бросится тебе в глаза, — это нелепость здешних армейских традиций. Но что самое необъяснимое: традиции эти процветают в среде людей вовсе не богатых. Культ знамен, формы… музыка, дуэли за один только косо брошенный взгляд, болезненное чувство превосходства именно твоего полка и готовность по бездумному сигналу вцепиться в горло «чужакам» из другого…

— Постой, — удивленно произнес я. — Армия, о которой ты говоришь, просто не может называться армией.

— Правильно. Вот почему с Кенси и Яном заключен контракт для превращения всего этого разномастного сброда под громким названием «нахарская армия» в некое подобие реальной оборонительной силы. Государства, окружающие Нахар, изнемогают от нетерпения поскорее прибрать к своим рукам эти земли. Будь ситуация нормальной, Грэймы уже давно добились бы успеха. Но все осложняется тем, что простые солдаты видят в братьях не что иное, как «инструмент» упрочения власти ранчеров; революционеры на всех углах призывают немедленно вышвырнуть дорсайцев из страны, а полковые командиры не могут или не хотят найти с Грэймами общий язык. Сомневаюсь, что в подобной ситуации можно сделать для армии что-нибудь полезное. Напротив, с каждым днем положение братьев, а теперь и ваше с Амандой, будет становиться все более непредсказуемым и угрожающим. Реальный выход, по моему убеждению, один: Кенси и Ян поступят мудро, если разорвут контракт, оплатят издержки и покинут страну и планету.

— Если бы все ограничивалось возмещением убытков по расторгнутому контракту, то здесь бы никогда не оказался профессионал, подобный Аманде, — заметил я. — Тут, возможно, все запутаннее и сложнее, чем может показаться на первый взгляд, а прежде всего потому, что конфликт может затронуть честь Дорсая.

Мигель промолчал.

— А как ты? Каково твое положение здесь? Ты ведь тоже дорсаец?

— Я?.. — прошептал он, не отрывая взгляда от ветрового стекла. И, глядя на его потемневшее лицо, я отчетливо понял, что осталось недосказанным между нами.

Для таких людей, как Мигель, на родной планете существует меткое определение: их называют «потерянными». К ним не относятся те, кто не стал профессиональным военным. Так называют тех, кто, выбрав для себя жизненный путь, вдруг бросал все — неожиданно и без объяснений. Насколько я знаю, Мигель, с отличием закончивший академию, после выпуска неожиданно для всех вычеркнул свою фамилию из списка назначений и, ничего не объяснив даже своим родным, оставил планету.

— Я капельмейстер третьего нахарского полка, — сказал он. — Однополчане меня любят. Наверное, потому, что не видят во мне дорсайца, хотя… — Он снова улыбнулся своей грустной легкой улыбкой: — Хотя на дуэли не вызывают.

— Понятно.

— Да-а. — Мигель коротко взглянул на меня, — Если формально считается, что армия верна Конде, то на самом деле везде царит разброд. Вот почему с таким трудом мне удалось раздобыть это средство передвижения.

— Понятно, — снова повторил я и приготовился задать новый вопрос, как дверь позади нас открылась и в кабину шагнула Аманда.

— Корунна, — обратилась она ко мне, — ничего, если я немного поболтаю с молодым человеком?

Взгляд ее, скользнув по моему лицу, задержался на Мигеле. Аманда улыбалась, и он улыбался ей в ответ. А я, глядя на них, думал, что Мигель в таком душевном состоянии вряд ли сможет увлечься Амандой. Но то, что она была рядом, будило воспоминания о доме, а значит, согревало душу.

— Не возражаю, — сказал я, вставая, — Пойду поговорю с посланником.

— Он стоит того. — Слова Аманды догнали меня в дверях кабины.

Падма смотрел в окно на однообразную в своей бес-крайности степную равнину, тянущуюся до горного кряжа, давшего имя Гебель-Нахару. Аэробус, по конструкции своей предназначенный для полетов над землей, хотя и допускал возможность подъема к границам атмосферной зоны, сейчас летел на высоте не более трехсот метров.

Стоило с легким щелчком захлопнуться за мной двери пилотской кабины, как Падма отвернулся от окна и взглянул на меня.

— Ваша Аманда просто восхитительна, — произнес он, стоило мне занять сиденье напротив. — Особенно это должны понимать те, кто молод.

— Аманда то же самое сказала о вас. Да, кстати, она не так молода, как выглядит.

— Я знаю, — Падма улыбнулся, — и говорю так с высоты прожитых мною лет. Для меня даже ты кажешься юношей.