— Она называется gaita gallega. А если точнее — это один из видов gaita gallega — волынки, которую делали в Галисии на планете Земля и которую, пожалуй, можно и сейчас там встретить. Если умеешь играть на шотландской волынке, то справиться с этим инструментом не составляет особого труда. Ян поскромничал или хотел, чтобы я продемонстрировал свои музыкальные способности.

— Наверное, он считает, что у тебя получится гораздо лучше.

— Хорошо… — Мигель снова улыбнулся. — Ну разве что чуть-чуть, — Он встал из-за стола и подошел ко мне. — Ты действительно хочешь ее послушать?

— Очень хочу.

— Тогда выйдем отсюда, — предложил Мигель, снимая инструмент со стены, — Она не предназначена для столь маленькой комнаты.

Мы вернулись на террасу, туда, где совсем недавно отрабатывали боевые приемы и где до поры застыло в молчании грозное оружие. Рядом с ним постоял Мигель в коротком раздумье, и вот уже ремень, прикрепленный к обоим концам басовой трубы, перекинут через плечо, сама труба, словно указующий перст, направлена в небо; губы его обхватили мундштук, пальцы пробежали по отверстиям в сопелке, меха набрали воздух, и он начал играть.

Музыка волынки подобна дорсайскому виски. Или вы не выносите ее, или считаете непревзойденной и ни с чем не сравнимой. Я принадлежу к тем, кто находит своеобразную прелесть в этих звуках. Здесь, в Гебель-Нахаре, я понял почему. Мои предки — не только шотландские горцы; течет в моих жилах немалая толика испанской крови, а вот сейчас я узнал, что полюбившийся инструмент по праву принадлежит и моим испанским предкам.

Меряя шагами площадку, Мигель играл незатейливую шотландскую мелодию «Лесные цветы», вдруг он резко остановился, сделал шаг к крепостной стене и, устремив свой взгляд на равнину, заиграл незнакомое.

Пусть найдутся достойные слова для описания охвативших меня чувств. В ритме мелодии не было ничего шотландского. Она была испанская — испанская по духу, испанская «до мозга костей». Заключенная в изысканную музыкальную форму, мелодия превращалась в яростный, гневный вызов, от которого пульсирует в жилах кровь и волосы на голове поднимаются дыбом.

Мигель закончил на протяжной, как стон, затухающей ноте, снял с плеча лишенный воздуха мешок, повернулся, и я увидел его лицо — лицо, с которого исчезло выражение юношеского задора. Передо мной стоял усталый, опустошенный человек.

— Что это было? — спросил я.

— Для приличной компании у нее есть приличное название, — тихо произнес он. — Но его забыли. Пахарцы называют ее просто «Su Madre».

— Вот что ты должен сыграть, если хочешь вызвать на бой врага.

Неожиданно, словно последние силы покинули его, Мигель тяжело опустился на уступ крепостной стены и сложил на коленях волынку.

— И они любят меня. — Он слепо глядел на ровные стены казарм. — Мой оркестр, мой полк — они любят меня.

— Во всяком правиле есть свои исключения, — не отрывая взгляда от его лица, сказал я, — но обычно солдаты, служащие под началом офицера-дорсайца, любят его.

— Я говорю не об этом. — Мигель продолжал упорно разглядывать серую казарменную стену. — Ни для кого здесь не секрет, что я решил никогда не брать в руки оружие, — с того самого дня, когда я подписал контракт и стал капельмейстером.

— Хорошо, — кивнул я. — Пусть будет так.

Он поднял на меня глаза и снова отвел их в сторону.

— Ты знаешь, как в этой сумасшедшей стране с ее непонятной культурой и извращенными традициями смотрят на трусов — людей, которые могут, но не хотят сражаться. Они делают все, чтобы уничтожить даже память о них на этой земле. Высшая доблесть мужчины — уничтожить труса. Но меня не трогают. Даже на дуэли никто не вызывает.

— Они не верят тебе.

— Не верят… — повторил он, и жестким, яростным стало его лицо, — Почему?

— Потому что они слышат лишь слова, — резко ответил я, — На каком бы языке ты ни говорил — слова есть занавес, за которым скрываются истинные мысли. Ты произносишь: «Никогда не возьму в руки оружие», — и они понимают: ты настолько искусно владеешь этим оружием, что здесь тебе нет равных. По манере речи, даже по твоей походке они видят, что ты можешь, и не верят тебе. Как же иначе?

— Это ложь! — воскликнул в одно мгновение оказавшийся на ногах Мигель. — Я верю, и это свято для меня. С тех пор…