С двух сторон — со стороны познания природы и со стороны духовного познания — стоят перед врачом почти невыполнимые требования. До появления естествознания этой трудности для врача не существовало; он чувствовал себя со своими знаниями и деяниями так вчлененным в природу и духовный мир, что свою врачебную деятельность воспринимал как обоснованное и само собой разумеющееся продление природных процессов: Medicus cur^at, natura sanat (врач лечит, природа излечивает). Когда он говорил о земле, воде, воздухе и огне, то это означало для него не только внешние природные силы, но эти понятия охватывали и само существо человека. Но при этом следует учитывать, что человек в те древние времена переживал внешнее явление и понятие не раздельно; образы внешнего мира были для него откровениями духа.

Также и сегодня все еще есть значительное число врачей, которые хотя и оснащены всеми современными научными средствами, однако же рассматривают решающий плодотворный момент своего врачебного мышления и деятельности как «искусство», которое не укладывается в рациональные понятия. Часто это наблюдается, когда эти врачи, обычно отличные практики, во всем своем существе еще сохраняют остатки древней связи с природой, которые выражаются в более инстинктивных способностях, склонности к образному мышлению или искусству. Особенно часто это встречается у приверженцев «природного лечения».

Но большинству современных врачей это не свойственно. Ибо естественнонаучное развитие отделило врачей от этой наивной связи с природой. И это разделение зашло так далеко, что могли появиться сомнения в возможностях терапии. Но поскольку врач должен лечить, то понятно, что он пытается в своей области использовать методы естествознания, он старается ориентироваться на то, что показали научные эксперименты, особенно статистика, и опыты у постели больного.

Но эксперимент проводится в произвольно заданных условиях, и в сравнении со сложными отношениями, в которых он действует у постели больного, он слишком абстрактен (это подтверждают, например, наши учебники по фармакологии). С другой стороны, опыт у постели больного вынужден ориентироваться на симптомы. В одном конкретном случае помогло определенное средство; из этого легко сделать вывод — и такие выводы делаются постоянно, - что оно также должно помочь и в других случаях с похожими симптомами.

С одной стороны, результаты экспериментов (controlled clinical trial) слишком абстрактны, поскольку посредством статистики индивидуум нивелируется или в качестве масштаба берется только один параметр (например, снижение давления; отсутствие болей; продление жизни при раке) или только один медикамент. С другой стороны, опыт у постели больного зачастую бывает слишком специален, т. е. нельзя полностью обозреть индивидуальную реакцию, поскольку почти невозможно учесть все условия в течении заболевания. Поэтому ценность обеих точек зрения ограничена, однако они могут дополнять друг друга. Переоценка контролируемых исследований со статистической их оценкой - это выражение господствующего естественнонаучного образа мыслей в медицине. Но индивидуальный врачебный опыт часто является выражением интуитивной способности проникнуть в конкретную ситуацию и относится тем самым к области искусства, которая как часть медицины выходит за рамки естествознания.

Здесь невозможно назвать все имена, которые должны были быть перечислены. Укажем только на двух рано умерших анатомов: Германа Брауса и Ганса Бёкера, которые в своей области преследовали подобные цели.

Бёкер поставил целью своей жизни создание «биологической анатомии»; он хотел понять построение организма из общего рассмотрения жизненных процессов. «Биологический анатом должен быть не столько анатомом, сколько биологом, и у него должно быть также понимание и открытый взгляд на смежные науки: ботанику, геологию, географию и климатологию». Метод исследования Бёкера должен был привести его к пониманию мышления Гете, чьи достижения и значение для биологического исследования Бёкер смог узнать еще глубже, когда его пригласили на кафедру анатомии в Йене. Что означало для него знакомство с идеями Гете, показывают его слова: «Образ мышления Гете, динамическое мышление, сегодня снова становится основой нашего научного мышления, основой требуемого от нас биологического мышления в морфологии и медицине». И о способе проведения своих занятий он пишет: «Я объясняю студентам анатомию руки, раскладывая конструкцию на составные части, анализируя её, а затем мысленно так провожу синтез, чтобы им стало понятным функционирование всей конструкции, чтобы им стала понятной живая рука... Студент не должен заучивать наизусть анатомию человека, но он должен так научиться понимать органы в их функциях и обусловленных этими функциями конструкциях и расположении, чтобы он был в состоянии логически выводить отдельные анатомические факты... таким образом, физиологическое наблюдение должно быть поводом к анатомическим исследованиям, но не наоборот».

Тот, кто вспомнит, какой идеал анатомического обучения имел в виду Гете в своей статье «Пластическая анатомия», тот скажет: «Ганс Бёкер, работавший в Йене спустя сто лет после Гете, попытался осуществить гетевский идеал в современной форме. К сожалению, как и Герман Браус, он оставил свое главное произведение незаконченным ».

В новое время анатом Й. Роен, следуя идее трехчленности Рудольфа Штейнера, попытался «дескриптивное описание анатомических отношений, основанное на голом перечислении, заменить более интегрирующим, исходящим из целого представлением, ориентированным на существование естественных функциональных систем,... и рассмотреть организм с функциональной точки зрения. Понимание системных взаимосвязей также и для физиологии, патофизиологии и клиники важнее, чем изолированное знание не связанных друг с другом отдельных фактов. Ключевые функциональные понятия могут стимулировать собственное творческое мышление и стать его источником, тогда как заученные наизусть специальные знания остаются мертвыми и более являются балластом, чем приносят пользу». [1] Такие живые понятия могут быть приобретены через «функциональную морфологию».

Со стороны клиницистов расширению врачебного кругозора и возможностей целого поколения особенно способствовал Август Бир благодаря мужественной непредвзятости, с которой он постоянно переступал границы своей специальности и, наконец, открыл дискуссию о гомеопатии.

Еще до введения современных сильнодействующих медикаментов, таких как антибиотики, психотропные средства, кортизон, и последующей связанной с этим проблематики, произошел отчетливый поворот в клиническом образе рассмотрения. Г. фон Бергман говорил о «клинической реформации». Все более отчетливо стали звучать голоса в пользу «целостной медицины», «биологических лечебных методов», природных лекарственных средств, интеграции гомеопатии, акупунктуры и многих других направлений. Это явилось выражением очевидного кризиса медицины и попыткой его преодолеть.

Итак, в медицине произошел переворот - во всяком случае, в Европе. «Биологическая медицина» стремится понимать заболевание в связи со всей биологической личностью и находить способы лечения, исходя из связей телесности с окружающей природой. Однако при всяком «только биологическом» рассмотрении остается еще открытым вопрос, как дух и душа человека взаимодействуют с биологией.

Изучение медицины еще и сегодня опирается на естествознание и начинается с физики, химии, анатомии, т. е. с мертвого мира. Могут ли эти «основания» пробудить понимание жизни, не говоря уже о духе и душе? Позже материал становится таким обширным, что отдельный человек, даже наделенный большими способностями, не в состоянии им овладеть и представить его, например, в виде справочника: различным авторам приходится делить материал между собой.